Книга Стена плача - Татьяна Бочарова

21

Зима катилась как по маслу, снежная, вьюжная, со звонкими российскими морозами. Незаметно проскочил Новый год, а с ним и Рождество, приближалась Масленица.

Ася продолжала свои визиты в серую пятиэтажку.

Алексей работал в котельной. Увольнять его никто не собирался, так как желающих устроиться на должность истопника было немного. У него появились деньги, пусть небольшие, но весьма ощутимые в сравнении с полной и удручающей нищетой. Однако Ася должна была признаться себе, что, вопреки ее ожиданиям, платежеспособность Алексея не только не нормализовала их отношения, а наоборот, привела к новым проблемам.

Он постепенно плюнул на свое обещание и периодически напивался в дым, благо было на что и с кем. Часто, приходя, Ася заставала в квартире полный кавардак: повсюду горел свет, в прихожей на полу была навалена грязная одежда, а на кухне, в окружении бутылок и груды мусора, сидела компания пьяных мужиков.

Попытки выставить их из квартиры ни к чему хорошему не приводили: мужики не трогались с места и вообще не обращали на Асю ни малейшего внимания, продолжая квасить и матюгаться, а сам Алексей тут же начинал орать, чтобы она не смела распоряжаться у него в доме и позорить его перед друзьями.

Примирение после таких ссор теперь происходило далеко не сразу и с трудом, в отличие от того, как было раньше. Проспавшись и придя в себя, Алексей извиняться не спешил, а наоборот, чувствовал себя обиженным и оскорбленным, часами напролет молчал, уткнувшись в книгу или просто лежа на диване и глядя в потолок.

Асе с каждым разом становилось все тяжелее пробиваться сквозь эту стену холодного непонимания и отчуждения.

Однажды ее терпению пришел конец.

–Знаешь что,– обратилась она к Алексею, чувствуя, как ее охватывает бесконечная усталость и апатия.– Давай расстанемся. Я тебе не нужна, не стоит больше и приходить. Так?

Он ничего не отвечал, сосредоточенно ковыряясь отверткой в стареньком телевизоре, который сам же и раздолбал во время последней дружеской попойки.

–Ты меня слышишь?– Ася слегка повысила голос.

–Слышу, не глухой.

–Ответить можешь?

Алексей оторвался от своего занятия, зло прищурился, посмотрел на нее в упор.

–А чего отвечать? Хочешь, чтобы я тебя уговаривал, упрашивал остаться? Ты этого ждешь? Не дождешься! Ты меня достала до печенок: то не так, это не эдак. Такая правильная, аж плюнуть некуда.

Ася ощутила дикую обиду и неодолимое желание унизить его так же, как он только что унизил ее.

–Если я тебе так противна, зачем же ты звал меня к себе?– едко произнесла она.

–Я звал?– Он отложил отвертку и выпрямился.– Когда это?

–Тогда, на тропинке, у стены. Когда я мимо шла. Говорил, что сдохнешь без меня. Забыл?

–Помню. Было такое.– Алексей усмехнулся и подошел.– Только ты не из-за этого пришла.

–А из-за чего, по-твоему?– запальчиво возразила Ася.

–Сама прекрасно знаешь.

–Нет уж, ты скажи!

–Ладно,– он пожал плечами,– скажу. Наплевать тебе было на то, что я там нес. Ты потому прибежала, что мужика тебе хотелось. Настоящего мужика, а не конфетно-банановый сироп! Что, не так?

Ася, не отрываясь, с ужасом смотрела на его лицо, чужое, жестокое, равнодушное. Ей казалось, что она спит и видит кошмарный сон.

–Тебя, моя милая, перекормили сладким, вот и захотелось чего-нибудь остренького. С перчинкой. Так ведь?– Алексей смерил ее насмешливым взглядом.

–Замолчи,– тихо сказала Ася, отступая назад, к двери.– Сейчас же замолчи. Или…

–Что – или? Напугать меня решила?

–Или я больше не приду. Никогда.

–Придешь,– спокойно проговорил он.– Прибежишь, никуда не денешься.

Ася повернулась и, ни слова не говоря, вышла в коридор. Надела пальто, сапоги, сняла с крючка сумку. Затем заглянула в комнату.

Алексей как ни в чем не бывало снова возился с телевизором.

–Счастливо оставаться,– сказала Ася, с трудом сдерживаясь, чтобы не схватить стоящую на комоде чашку и не швырнуть ему в голову.

–И тебе того же.

Она аккуратно прикрыла входную дверь и, тяжело дыша, прислонилась спиной к облупленной стене.

–Скотина! Болван самовлюбленный! Ничтожество!– ей казалось, что поток ругательств, вертевшихся на языке, никогда не иссякнет.

Снизу послышался хриплый кашель. Ася отпрянула от двери.

По лестнице не спеша поднимался давешний сизолицый мужичонка. В руках у него болталась полотняная авоська. Мужик поднял голову, заметил Асю и помахал рукой:

–Здорово, девка.

Она молча начала спускаться по ступенькам.

–Эй!– грязные корявые пальцы ухватили ее за рукав пальто.– Будь другом, дай полтинник.

Ася дернула рукой.

–Ну не жмотничай. Что тебе стоит! Ну хоть десятку, а?

–Пошел к черту,– грубо проговорила она и, оттолкнув сизолицего, побежала вниз.

Позади тренькнул звонок. Ася остановилась на площадке между вторым и третьим этажами, прислушалась. До нее донесся скрип открываемой двери. Послышалась негромкая перебранка, затем короткий жалобный вопль, и дверь с грохотом захлопнулась.

Ася поколебалась и двинулась дальше. Прежде чем выйти из подъезда, она все-таки задержалась, дожидаясь, пока сверху появится сизолицый.

Тот еле ковылял, обхватив перила обеими руками.

–Говорила же, не ходи туда больше,– злорадно проговорила Ася.– Так тебе и надо.

–Изверг! Душегуб!– Мужик дополз до последней ступеньки и грязно выругался.– Я еще с тобой поквитаюсь!– Он обернулся и погрозил кулаком воздуху.

–Держи,– Ася сунула ему в руку двадцатку.– И перестань нарываться. Ничего он тебе не должен, это ты без конца попрошайничаешь.

–Гад,– не обращая внимания на ее слова, проскрипел сизолицый, но деньги взял.

Ася вышла на улицу и с наслаждением вдохнула свежий морозный воздух.

Все, хватит! Ноги ее больше не будет в этой берлоге. В гробу она видела всю эту рвань подзаборную, позор, бесконечные унижения, слезы.

Пусть он ждет ее. Надеется, что она не выдержит и вернется, что у нее нет гордости и самолюбия. Пусть тешит себя иллюзиями о собственной неотразимости и мужественности. Ничего он не дождется! Ничего!

Ася зашагала по хрусткому, чистенькому снежку к шоссе. Чем дальше она отходила от мрачно-серого дома, тем страшней и ощутимей становилась пустота на сердце. Его словно и не было вообще – оно будто осталось отдельно от нее, там, за дверью квартиры на четвертом этаже, в крошечной десятиметровой комнатке с вылинявшими, грязно-лиловыми обоями.