Книга Смута. Том 2 - Ник Перумов

они действительно рвались на запад.

В Купянске красные пытались организовать оборону, собрать рассеявшиеся и беспорядочно отходящие (если не сказать бегущие) части, но Две Мишени с александровцами на трёх бронепоездах прорвался от Валуек (которые красные оставили без боя) и занял город. Обмелевший Оскол александровцы перешли севернее Купянска, атаковали молча, без «ура» и выстрелов. И прямо у них на глазах попытались выскользнуть из захлопывающегося капкана три броневика. Удалось это двум, один подбили огнём захваченной трёхдюймовки, уже подготовленной к стрельбе, – номера её предпочли поднять руки после того, как их старший сбежал.

Из покалеченной, завалившейся набок машины вытащили троих – водителя и двух явно командиров, у одного на руке красовалась неспоротая комиссарская звезда.

Вытаскивали «новые» александровцы, из добровольцев, присоединившихся к отряду за последний месяц, но, стоило подбежать Фёдору с Лёвкой Бобровским и неразлучными с некоторых пор Пете Ниткину и Севке Воротникову, стоило взглянуть на второго командира, с одним ромбом в петлице, как они, все четверо, так и замерли.

Потому что краскомом, «комбригом», как это у них называлось, оказался не кто иной, как бывший капитан Шубников, заменявший в своё время Илью Андреевича Положинцева и едва не выгнавший Севку Воротникова из корпуса.

Шубников ушёл от александровцев, наверное, первым – на станции Пудость, ещё до большевицкого переворота, до спасения Государя, до… до всего. Ушёл, когда в Таврическом дворце ещё сидело Временное собрание, о котором теперь вообще никто не вспоминает. А деятели его, Гучковы-Милюковы, маются как неприкаянные по заграницам, ибо их не принимают ни Государь, ни, само собой, большевики…

И вот, значит, встретились.

– Вы чего, господа прапорщики? – спросил один из державших Шубникова новобранцев, вчерашний гимназист, казавшийся Феде Солонову совершеннейшим дитём и даже молокососом.

– Знакомца встретили, господин вольноопределяющийся, – в тон ответил Фёдор. – Вы ступайте, ступайте, вот комиссара не упустите, а с этим пленным мы сами разберёмся.

Они вчетвером обступили Шубникова. Тот стоял бледный, но злой, глаз не опускал, смотрел прямо. При виде Воротникова губы его скривились:

– Надо же… в такую орясину, да ни разу и не попали за всю войну…

– Не отлита ещё пуля моя, – ответил Севка обядовой фразой. Он хотел сказать что-то ещё, но тут подошёл Две Мишени, мрачно посмотрел на пленных. Глаза его сузились – Шубникова он, конечно же, тоже узнал сразу, но ничего не сказал, только отвернулся молча.

Комиссар со звездой на рукаве глядел затравленным зверем. Две Мишени и его проигнорировал, обратившись к третьему пленному, в солдатской форме, уже немолодому:

– Ну, рассказывай, братец. Какой дивизии, какого полка, кто командиры?..

Водитель – явно старый кадровик, сверхсрочник – мигом вспомнил соответствующее обращение:

– Я, вашбродь, тут случайно. Нас Троцкий расстрелять грозился, всю автоброневую роту, коль воевать откажемся…

– Врёшь, трус! – зарычал на солдата комиссар. – Вы все добровольно пошли! Все как один!

– Это неважно, – оборвал его Аристов и для верности сунул комиссару под нос ещё неостывший «маузер». – В лагере для военнопленных будете разбираться. Что за части тут были, кто командовал?

– Да каких тут частей только не было… считай, все дивизии перемешались, когда утекали, кто смог. А за старшого Егоров тут был, – с готовностью сказал механик. – Егоров Павел Васильевич. Они со штабом утекли, в тех двух броневиках были.

– Эка жалость… ну, ничего, с этими, что остались, разберёмся. А ты, солдат, коль тебя силком на фронт отправили, посиди, подумай – глядишь, и надумаешь к законному государю в Добровольческую армию записаться. Жалованье у нас регулярно платят, а купюры на золотые империалы по-прежнему поменять можно. И в механиках у нас недостача. Фельдфебелем станешь!

– Хреново ж дело твоё, контра, коль пленного империалами соблазнять приходится, – прошипел сквозь зубы комиссар. – У нас-то за идею дерутся!

– Драться за идею – это хорошо, – невозмутимо сказал Аристов. – Но голодный солдат воевать не сможет вообще. Так, с вами, комиссар, мы разберёмся после. А вот с вами… –   он обернулся к Шубникову, – с вами у нас особый разговор выйдет.

– Не сомневаюсь, Аристов, – Шубников сглотнул, но гордого вида не утратил. – Что, расстрелять велишь своим головорезам?

– Если я приму решение, что кто-то заслуживает расстрела, то приведу приговор в исполнение сам, – ровно сказал Две Мишени. – Нечего ребятам о вас руки марать. Ну, отвечайте, Иван Михайлович, как вы дошли до жизни такой. Облегчите душу. Так сказать, напоследок. Исповедуйтесь, хотя я и не лицо духовного звания.

И было в голосе Константина Сергеевича Аристова нечто такое, что лицо Шубникова мгновенно залила та самая «смертельная бледность».

– Отвечайте, как вы, офицер и дворянин, из столбовых, как я понимаю, стали служить даже не Временному собранию, нет! – те-то хотя бы были гласными Государственной Думы, легитимного парламента нашего, – но красным, которые, как ни посмотри, есть просто узурпаторы? Или вы тоже внезапно прониклись марксовыми идеалами борьбы за счастье трудового народа?

– Мы об этом станем толковать на улице? У полковника Аристова нет более важных дел?

– Вы правы, Иван Михайлович. Дел у меня действительно много. Сева! Будь так добр, братец, отыщи надёжное место, куда товарища красного комбрига пока что спрячем. Хотя… нам в Купянске задерживаться резона нет, имей в виду.

Воротников быстро кивнул и безо всяких церемоний потащил слабо упиравшегося Шубникова куда-то прочь.

– Как бы не прикончил Сева его, по старой-то памяти! – встревожился Петя Ниткин.

– Не прикончит. Всеволод наш буен, только когда знает, что можно, – усмехнулся Две Мишени. – Так, комиссара – к пленным, а ты, братец… –   полковник повернулся к водителю.

– А чего думать, вашбродь, – с готовностью ответил тот. – Я тут постоял, покумекал, покуда вы здесь балакали. Не надо меня в лагерь, ваше высокоблагородие, господин полковник! Готов служить. Вот только на чём? Броневик-то мой того, покорёжен!

– Как звать тебя, солдат?

– Пахом, ваше высокоблагородие, Пахом, Смирнов сын.

Две Мишени что-то быстро написал в полевом блокноте, вырвал листок, протянул механику.

– Вот, держи, фельдфебель Пахом Смирнов. Собери своё и ступай на станцию. Там головным бронепоезд, «Единая Россiя». Старшего на нём найдёшь, штабс-капитана Котляревского. Ему записку мою отдашь, он тебе место определит. А насчёт броневика не печалься, новый отыщем. Ну, ступай, братец. И вот тебе, чтобы было на что махорки прикупить. – Аристов полез в карман, вытащил несколько банкнот, протянул солдату; и, пока тот глазел на деньги, сверху приложил золотой кругляш государева империала.

– Чтобы не думал, что врёт тебе полковник этот, – усмехнулся на прощание.

– Премного благодарен, ваше высокоблагородие!.. А комиссара этого вы… того, к стенке поставьте. Много народу он смутил.

– Разберёмся, – чуть холоднее сказал Аристов. – Не стоит расстрельными приговорами этак легко разбрасываться, братец.