Книга Хроники разведки. Мир между двумя войнами. 1920-1941 годы - Александр Юльевич Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Общее число освобождённых, однако, вряд ли превышало десять процентов от тех, кто продолжал оставаться в тюрьмах и лагерях, большинство до самой смерти. Продолжались и расстрелы ранее осуждённых. Происходили и новые аресты, правда, не в таком количестве, как при Ежове.
Был арестован (и расстрелян уже в 1941 году) исполняющий обязанности начальника разведки опытнейший Сергей Шпигельглаз. Берия отозвал из-за кордона и частью расстрелял, частью пересажал едва ли не всех легальных и нелегальных резидентов, многих оперативных работников. Оказались за решёткой сильнейшие профессионалы Яков Серебрянский, Пётр Зубов, Иван Каминский и другие. (Их, и ещё некоторых Берия разрешит освободить и вернуть на службу, когда разразится война. Но лучший, возможно, разведчик-нелегал советской разведки Дмитрий Быстролётов, искалеченный следователями на допросах, будет по-прежнему пребывать на каторге ещё долгие годы.)
Из ста, примерно, сотрудников бывшего ИНО осталось не более двадцати. Некоторые резидентуры были фактически ликвидированы, а в такой важной, как берлинская, сохранилось всего лишь два разведчика, один из которых к тому же был новичком.
Наряду с «ежовцами», действительно повинными во многих преступлениях, были репрессированы, а в лучшем случае уволены и честные профессионалы. Это привело к утрате связей, часто безвозвратно, со многими ценными агентами. Меж тем заменить закордонных разведчиков, действующих как с легальных, так и с нелегальных позиций, куда труднее и сложнее, нежели сотрудников для внутренних органов государственной безопасности.
«Коротков»
Осенью 1938 года Серебрянский был отозван из Парижа в Москву. 10 ноября его вместе с женой арестовали в Москве прямо у трапа самолёта. Ордер на их арест подписал начальник ГУГБ НКВД СССР Лаврентий Берия. В тот же день в квартире Серебрянских был произведён обыск.
До 21 января 1939 года Яков Исаакович содержался под стражей во внутренней тюрьме на Лубянке. 21 января его перевели в Лефортовскую тюрьму, и до 13 февраля, то есть более трёх месяцев после ареста, он содержался под стражей без санкции прокурора. А 21 февраля он был уволен из НКВД в связи с арестом. Конфискованные у него государственные награды были направлены на переплавку.
Отметим, что сразу после ареста Серебрянского разведывательно-диверсионная школа СГОН прекратила свое существование… Большинство преподавателей арестовали.
В то же время следует подчеркнуть, что состав слушателей спецшколы, набранных в 1937—1938 годах, практически не пострадал от репрессий. Их распределили по различным подразделениям НКВД…
«Яков Серебрянский»
В результате «правления» Ягоды и Ежова в Наркомвнуделе (было такое официальное сокращение) возник серьёзнейший дефицит кадров. И тогда «наверху» было принято беспрецедентное решение. «В марте 1938 года в органы государственной безопасности Центральный Комитет партии мобилизовал около 800 коммунистов с высшим образованием, имевших опыт партийной и руководящей работы. После шестимесячного обучения в Центральной школе НКВД их направили как в центральный аппарат, так и в периферийные органы. Большая группа из них… была отобрана для работы в 5-м (Иностранном) отделе НКВД СССР», — вспоминал Павел Михайлович Фитин, один из «рекрутов» того самого набора, вскоре ставший начальником советской внешней разведки...
Очень важный для нас момент отмечает историк Сергей Владимирович Сергутин: «В конце 1938 года ЦК ВКП(б) направил на работу в разведку свыше 200 молодых коммунистов с высшим образованием из числа партийных, советских и комсомольских работников». То есть четвёртая часть всех «новобранцев» получила назначение именно во внешнюю разведку.
«Виктор Лягин»
На своей первой встрече на Лубянке с новобранцами ИНО (так по старой памяти продолжали называть разведку) Берия разыграл фарс, который должен был стать серьёзным предупреждением для сотрудников, у которых и так шла голова кругом после двух подряд кровавых «чисток».
О том, как проводилось приобщение новичков к разведке, рассказал спустя десятилетия генерал-лейтенант Виталий Павлов:
«К назначенному сроку в приёмной собрались начальники отделений, почти все сплошь молодые люди. Естественно, они гадали, о чём будет говорить нарком.
Среди “необстрелянной” молодёжи, волею судьбы попавшей в верхи разведки, выделялась группа примерно из полутора десятка сотрудников более старшего возраста. Они вели себя сдержанно, не переговаривались, не крутили во все стороны головами...
Наконец нас пригласили в кабинет наркома. Это было большое, отделанное красным деревом помещение, вдоль стен которого стояли мягкие кожаные кресла. На возвышении располагался огромный письменный стол на резных ножках, покрытый синим сукном. Мы расселись в креслах...
Вдруг позади стола бесшумно открылась небольшая дверь, которую я принял было за дверцу стенного шкафа, и вышел человек в пенсне, знакомый нам по портретам. Это был Берия. Его сопровождал помощник с папкой в руках. Не поздоровавшись, нарком сразу приступил к делу. Взяв у помощника список, он стал называть по очереди фамилии сотрудников, которые сидели перед ним. Слова его раздавались в гробовой тишине громко и отчетливо, как щелчки бича:
— Зарубин!
Один из сидевших перед столом встал и принял стойку “смирно”.
— Расскажи, — продолжал чеканить нарком, — как тебя завербовала немецкая разведка? Как ты предавал Родину?
Волнуясь, но тем не менее твёрдо и искренне один из самых опытных нелегалов дал ответ, смысл которого состоял в том, что он никого и ничего не предавал, а честно выполнял задания руководства. На это прозвучало угрожающе равнодушное:
— Садись! Разберёмся в твоём деле.
Затем были названы фамилии Короткова, Журавлёва, Ахмерова и других старослужащих разведки, отозванных с зарубежных постов. Унизительный допрос продолжался в том же духе с незначительными вариациями. Мы услышали, что среди сидящих в кабинете были английские, американские, французские, немецкие, японские, итальянские, польские и ещё бог знает какие шпионы. Но все, подвергнувшиеся словесной пытке, следуя примеру Василия Михайловича Зарубина, держались стойко. Уверенно, с чувством глубокой внутренней правоты отвечал Александр Михайлович Коротков, под руководством которого я прослужил в дальнейшем несколько лет в нелегальном управлении. Спокойно, с большим достоинством вёл себя Исхак Абдулович Ахмеров и другие наши старшие коллеги.
Совещание, если его можно так назвать — оно было похоже на экзекуцию, — закончилось внезапно, как и началось. Дойдя до конца списка и пообещав опрошенным “скорую разборку”, Берия встал и, опять не говоря ни слова, исчез за дверью. Его помощник предложил нам разойтись.
Никаких дополнительных разъяснений к увиденному и услышанному не последовало. Мы были ошеломлены. Просто не верилось, что всё это произошло наяву. Для чего было разыгрывать это действо? Почему Берия решил подвергнуть опытных разведчиков такой “публичной казни”? Для их устрашения?
Мы терялись в догадках, но в конце концов склонились к тому, что эта демонстрация была задумана, чтобы преподать урок нам, молодым: будьте, мол, послушным инструментом в руках руководства НКВД и не думайте, что пребывание за границей укроет кого-либо от недреманного ока Центра».
Далее произошло нечто невероятное: трёх асов разведки — Василия Зарубина, Исхака Ахмерова и Михаила Григорьева назначили к двадцатипятилетнему Виталию Павлову, ни разу в жизни не выезжавшему за границу... стажёрами!
«Но приказ есть приказ, — продолжает Павлов. — Я попросил всех троих пройти ко мне, чтобы обсудить положение. У меня хватило ума, чтобы сообразить: никакой я для них не руководитель. Так честно им и признался. Конечно, для видимости надо будет соблюдать субординацию: на Лубянке было немало глаз и ушей, и кто-нибудь обязательно сообщил бы начальству, если бы я не выполнил указания. Я сказал, что не собираюсь руководить ими, а хочу набраться у них разведывательного ума-разума».
В конечном итоге всё утряслось. Почти всё. Сама обстановка вынудила Берию вернуть немногих уцелевших профессионалов на ответственную работу за рубежом. Так и произошло, скажем, с теми же Зарубиным и Ахмеровым. Павел Журавлёв
