Книга Сестры из Сен-Круа - Дайни Костелоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большую часть времени Сара была занята самой черной работой, какая только находилась в палате, но иногда ей поручали кормить раненых, которые не могли есть сами. Один из них, молодой рядовой-шотландец, полностью потерял правую руку — от нее осталась только культя, торчащая из плеча. Левая рука тоже заканчивалась перевязанной культей на запястье — кисть отстрелил немецкий пулеметчик. Сара видела, что раненый страдает от сильных болей и устал от мучительных перевязок. Она села у его кровати с тарелкой супа и стала кормить его с ложки. На перевязанный обрубок и пустой рукав пижамы она старалась не смотреть, но рядовой Иэн Макдональд был не из тех, кто любит, чтобы его жалели, или сам упивается жалостью к себе. Он сумел заставить себя усмехнуться и сказал:
— Хорошо, что я левша, да? Вот вернусь домой, там мне новую руку соорудят — хорошую, крепкую. — Он подмигнул ей и мягко добавил: — А все-таки жалко немного. Разве заставишь такую красивую девушку, как вы, например, сидеть у моей постели, когда я уже сам смогу есть!
Сару его мужество одновременно тронуло и опечалило, но в последующие дни и недели ей пришлось видеть проявления такого мужества еще не раз. Многие проходившие через госпитальные палаты были похожи на рядового Макдональда: они так же храбро и стойко переносили ранения и так же вздыхали с облегчением, слыша «Блайти» и ожидая отправки домой. Для них война, к счастью, закончилась, хотя тяготы новой гражданской жизни еще ждали впереди.
Даже спустя много лет после того, как рядового Макдональда отправили домой, в Англию, у Сары все еще звучал в ушах его чуть насмешливый голос: идя к фургону, который должен был отвезти его в Альбер, он сказал:
— Еду продолжать род. Наверняка какая-нибудь бедняжка уже настолько отчаялась, что ей сгодится и калека безрукий.
В его тоне по-прежнему не чувствовалось жалости к себе — лишь констатация факта, а в улыбке, сопровождавшей эти слова, — легкая насмешка с оттенком горечи. Сара взяла бы его за руки, но рук не было, и тогда, повинуясь внезапному порыву, она потянулась к нему и поцеловала в щеку. Он, кажется, опешил, но тут же на его лице появилась улыбка — на этот раз искренняя, от которой у него сразу засветились глаза, и он сделался словно бы даже моложе своих девятнадцати лет.
— Если она не увидит в вас ничего, кроме ампутированных рук, грош ей цена, — сказала Сара. — Удачи вам, рядовой Макдональд.
Этот эмоциональный порыв стоил ей грандиозного разноса от сестры Бернадетт: та увидела эту сцену через окно палаты и вылетела во двор в развевающейся рясе, с мотающимися над ушами крыльями головного убора.
— Мадемуазель Херст! Вы не должны допускать личных отношений с ранеными! — возмущенно заявила она. — Жестоко с вашей стороны подавать им ложные надежды, это решительно не comme il faut[7].
— Надежды? — осмелилась возразить Сара. — Я всего лишь попрощалась и пожелала удачи. У меня ведь не было возможности пожать ему руку, правда? — неосторожно добавила она.
Это была ошибка. Сестра Бернадетт вскинулась в негодовании, лицо ее покрылось пятнами гнева.
— Не смейте дерзить, юная леди. Здесь вы будете подчиняться своему начальству, и, если кому-то придется сделать вам замечание, вы будете слушать молча и делать выводы из того, что вам говорят. Вам ясно?
Она сверлила Сару стальным взглядом, и у той хватило соображения ответить коротко:
— Да, сестра.
— Надеюсь, — сказала монахиня. — А теперь — в судомойне вас ждет стопка ночных горшков, их нужно вымыть. Будьте добры покончить с ними до того, как пойдете обедать. Они понадобятся нам перед дневными обходами.
Сара знала, что и после полуденной трапезы она вполне успела бы сделать эту работу (отвратительную ей, о чем прекрасно была осведомлена сестра Бернадетт), однако спорить не стала. Она уже убедилась на горьком опыте, что споры с сестрой Бернадетт не приведут ни к чему, кроме еще более неприятных поручений. Сестра Бернадетт, по мнению Сары, крайне не одобряла само ее присутствие здесь и никогда не упускала случая найти недостатки в ее работе. Сара готова была выполнять самую грязную работу в палате, чтобы освободить от нее других монахинь — опытных сестер милосердия, которые благодаря этому могли посвятить себя уходу за ранеными, — но ей совсем не нравилось то, как отдаются здесь подобные распоряжения. Она принялась за мытье ненавистных горшков, но о рядовом Макдональде не забыла. Это был ее первый пациент, первый человек, которому она помогла по-настоящему, и еще долго после его отъезда она продолжала поминать его имя в молитвах.
Постепенно они с Молли привыкли к распорядку жизни в Сен-Круа. Их редкие свободные часы не всегда совпадали, но когда такое случалось, мать-настоятельница позволяла девушкам сходить в деревню, на почту и в деревенскую лавочку — при условии, что они все время будут вдвоем. Иногда они заходили в палаточный лагерь — посмотреть, как идут дела у их бывших пациентов, и, хотя это им наверняка запретили бы, если бы кто-нибудь узнал, время от времени съедали по кусочку пирога и выпивали по бокалу вина в маленьком деревенском кафе мадам Жюльетты.
Кафе мадам Жюльетты располагалось прямо в гостиной ее маленького домика: там разместили несколько дополнительных столиков, которые выставляли наружу, когда позволяла погода. В первый раз девушки заглянули туда, ища, где бы купить пирог или печенье, чтобы как-то разнообразить довольно скудный монастырский рацион. Не то чтобы они когда-нибудь оставались по-настоящему голодными — еды, подаваемой в трапезной, хватало с избытком, но она была в высшей степени скучной и незамысловатой: рагу или запеканки с овощами и маленькими кусочками мяса, плавающими в серой подливке, а по пятницам неизвестного вида рыба, тоже какая-то серая. И Молли, и Сара вскоре ощутили, что им постоянно хочется сладкого. А перед заведением мадам Жюльетты висела вывеска, обещающая