Книга Комиссар Дерибас - Владимир Дмитриевич Листов

спине. Но у солдата есть чувство жалости.

— Будешь говорить?

— Ничего не знаю.

Плетку выхватывает офицер и без команды бьет изо всей силы. Нестерпимая боль — Шабров теряет сознание. Обливают водой — и снова допрос. Когда совсем уже не в состоянии держаться, выносят из бронепоезда. Бросают в камеру на грязный пол.

— Пить… — шепчет Шабров.

В камеру входит солдат. Наклоняется:

— Нельзя пить. Умирать будешь… Потерпи.

— Пи-ить!..

— Потерпи, друг…

На следующий день Шабров с трудом поворачивал голову, спина и грудь по пояс черные от побоев. Солдат наконец принес воду, дал попить и шепнул:

— Другому поверили, сейчас ему принесут колбасу. Держись.

Больше Шаброва не вызывали, не допрашивали. Стали приносить еду. А через несколько дней их вдвоем отправили в глубь Китая. Была глубокая ночь, когда подняли с пола, привязали спина к спине и усадили на телегу. В воспаленном сознании вертелось: «Ну теперь конец. Расстреляют». Все было безразлично, так как нестерпимо ныло избитое тело.

Опять привезли на вокзал, развязали и затолкали в двухместное купе. До утра Шабров вертелся на жесткой полке, пытаясь хоть немного передохнуть. Утром его разбудил напарник, имени которого он так и не знал: ему было не до расспросов.

— Слушай, друг, ты куришь? — Напарник тронул его за рукав.

Шабров отрицательно покачал головой.

— Что бы придумать? Не могу без курева… Ты говоришь по-китайски?

— Немного.

— Как по-китайски курить?

— Папиросы называются «ендёр».

Напарник постучал в дверь и, когда подошел часовой, Показал пальцами, как держат папиросу, и попросил:

— Индер?! — Произнес неточно.

Китаец покачал головой — не понял, а может быть, не хотел понять. Часовой попался злой.

Напарник Шаброва, показывая на свой рот, повторил:

— Индёр…

Часовой со злостью закричал:

— Чундан яга часа па-а! — отвернулся и ушел.

— Что он сказал?

— Он сказал, красных через два часа расстреляют. — И Шабров отвернулся к стенке.

Утром приехали на станцию Мацеохэ. Там пересадили в другой вагон и повезли в Харбин. Когда переводили из вагона в вагон, подходили белогвардейцы, говорили, что поймали двух «красных». В Харбине надели кандалы, посадили на извозчика и повезли в штаб охранных войск. Затолкали в большую камеру, в которой находилось несколько арестованных китайцев.

В камере пол покрашен, но на голом полу ничего нет. Ночь провалялись кто как мог. Наутро подходит к Шаброву надзиратель и строго говорит:

— Кандали…

— Не понимаю… — Шабров хоть и понимал немного по-китайски, но не знал, чего от него хотят и чем надзиратель недоволен. А тот с раздражением кричит:

— Кандали!..

Заключенные китайцы подсказали:

— Звенят кандалы. Ночью, когда шевелишься. Беспокоят стражу. Этого делать нельзя.

Дали веревку и крепче привязали кандалы к ногам.

В тот же день к ним в камеру затолкали группу арестованных советских граждан. Когда они привыкли к обстановке и немного успокоились, Шабров спросил одного из них:

— А вас за что?

— Вы разве не знаете? Вы не здешний?

— Нет.

— Раньше мы работали в советских учреждениях. Китайцы закрыли все советские учреждения, а служащих выслали. Местные советские граждане — то есть мы, — мужчина с горечью улыбнулся, — уволились, так как все учреждения закрылись. И как только уволились, нас сразу же арестовали…

* * *

Дерибас хоть и был раньше в Сибири, но ему казалось, что достаточно доехать до Новосибирска, а там до Хабаровска — рукой подать. Но не тут-то было. До Новосибирска ехали четверо суток, это еще туда-сюда. А затем тряслись в старых, изношенных вагонах, в которых бросало из стороны в сторону еще восемь суток. Так что дорога «въелась в печенки» в переносном и прямом смысле. Дорожное питание и тряска измучили вконец, и Дерибас, которому недавно исполнилось сорок семь лет и который еще был полон сил, порядком измотался.

Только тут Дерибас понял, как правы жители Дальнего Востока, говоря о своем крае: сто верст — не расстояние. «Ну а насколько верно остальное: что сто рублей не деньги, что цветы на Дальнем Востоке без запаха, а женщины — без любви, — нужно еще посмотреть…» И Дерибас улыбнулся, вспоминая разговор с одним дальневосточником.

Чтобы добраться от железнодорожного вокзала до города, нужно было трястись несколько километров по булыжной дороге. «Три горы, две дыры!» — так жители Хабаровска отзывались о своем городе в те годы. Центр города расположен на невысоком холме, вытянувшемся по направлению к Амуру. По обе стороны холма небольшие речки — Плюснинка и Чердымовка, в которых не столько воды, сколько мути. Непролазная грязь, маленькие, почерневшие домики. И темень, сплошная темень по вечерам…

Поселился Терентий Дмитриевич в небольшом особняке на главной улице города, недалеко от места работы. Три комнаты были обставлены красивой по тому времени мебелью, чисто прибраны. Все было подготовлено к его приезду. И все же после сытного ужина, когда он остался в одиночестве, Дерибас затосковал. «Жена и дети в Москве. Жена работает, а сыновья учатся, их нельзя срывать с учебы… Здесь уже поздний вечер, а там еще день. Там кипит жизнь!..» Дерибас вздохнул, прошелся по своей просторной квартире, пустой и такой ненужной, разделся и лег спать.

Утром Дерибас надел свою военную форму. Теперь он каждый день ходил на работу в форме, так как подчиненные командиры пограничных и внутренних войск несли службу строго по уставу.

Здание ОГПУ находилось на Волочаевской улице, идущей круто вниз от главной улицы — Карла Маркса. Четырехэтажный дом из красного кирпича, аккуратно выложенный — кирпичик к кирпичику, с прямоугольными выступами и полукруглыми вверху окнами, — тянулся под уклон. Первый этаж начинался окнами от земли с полуподвала, но чем дальше по улице вниз, тем больше превращался в полноценный. Кабинет Дерибаса находился в дальнем конце здания, на третьем этаже. Обстановка скромная: письменный стол, два кресла, несколько стульев.

Дерибас прошелся по кабинету, подошел к балкону, который выходил в сторону оврага. Сквозь стеклянную дверь виднелись одноэтажные домишки с почерневшими от времени и непогоды стенами и крышами, улица с намерзшими комьями грязи, широкий овраг. Еще дальше — крутой холм, на котором прилепились такие же домишки, кое-где припорошенные снегом. Был конец октября, зима еще не установилась — оттепели чередовались с предзимниками.

Два других окна выходили на Волочаевскую улицу, где на противоположной стороне раскинулся большой пустырь.

В простенке между окнами повешена большая карта Дальневосточного края. Дерибас остановился перед картой и снова, как и в Москве, удивился: до чего ж огромный край! Тут тебе и Читинская область, и Чукотка, и Камчатка, и Магадан, и Северный Сахалин, и Владивосток. Одних государственных границ хватит на пол-экватора! А по ту сторону — белогвардейцы, казацкие атаманы, китайские милитаристы. Тихий океан и Охотское море бороздят японские и американские корабли.

Размышления