Книга Бульвар рядом с улицей Гоголя - Герман Канабеев

как кто-нибудь на тот свет отправлялся после посещения врача.

Пришел к врачу, бабу из-за пня выгнал. Врача на пень посадил, а чтобы не убег — прибил его к пню гвоздями накрепко, да так и оставил. Должен же врач в деревне быть — вдруг проверка какая из города?

— Мумифицируется? — спросил Лялька Кузьмича.

— Мумифицируется, — усмехнулся Кузьмич.

Заранее

Рядом с домом Погремухи несколько холмов. Трава по ним ползет всегда. Зимой и летом. Кузьмич с Лялькой эту странность даже осмысливать не собирались. В столетней деревне и без того несуразностей хватает, а что трава даже зимой зеленая, так это хорошо. Какой-никакой ландшафтный дизайн.

У тех холмов поселился Гоша. Гоша приехал из большого города. Утомила жизнь бурлящая. Постоянно бежать да спешить устал. Лялька так и спросил Гошу:

— Куда бежал-то хоть?

— Успеть бежал.

— Тогда ладно, — ответил Лялька и притаранил Гоше канистру самогона, чтобы замедлился.

Самогон не помог. Усугубил только. Теперь у Гоши все заранее. Он Кузьмичу так и сказал:

— У нас в городе все нужно делать заранее. К поезду заранее — вдруг случится что по дороге. На работу заранее — вдруг дороги забиты, а лучше на электричку, но тоже заранее. Чтобы успеть место сидячее занять.

— Здесь нет электричек, — удивился Кузьмич и почесал бороду.

Вчера Лялька к Кузьмичу за маслом пошел. Увидел очередь у колодца. Толпятся деревенские. Лялька спросил у крайнего о причинах. Сказали — из-за Гоши. У того кадки водой полны, а он все равно каждое утро к колодцу ходит, воду носит. Потом возле ворот выливает. Спросили зачем. Говорит, потому что заранее. Так вот придет однажды, а вода в колодце кончилась. Так он первым об этом узнает. Напугал всех до смерти. Теперь очередь, чтобы заранее.

Лялька Кузьмичу рассказал. Тот сказал, что масла сегодня Ляльке не даст, и выкатил в огород большой чугунный котел. Все масло туда сложил и огонь развел. Попросил Ляльку Гошу позвать.

Позвал.

Гоша пришел, и Кузьмич аккуратно его в масло кипящее поместил, от чего тот сразу сделался красным. Кузьмич сказал ему, что он так с ним заранее.

И Гоша умер.

Распущенного в масле Гошу в ямку вылили. Ямку Кузьмич заранее приготовил.

А вода в колодце так и не закончилась.

Пятое через шестое

«Чтоб ты сдох», — подумал Ушкин и болезненно посмотрел на отдавленную ногу.

«Чтоб у тебя нос на жопе вырос», — продолжил Ушкин мысль, когда круглый и упругий, словно баскетбольный мяч, мужчина толкнул его плечом.

«Чтоб вам всем пусто было», — совсем разошелся Ушкин, когда увидел толпу у эскалатора.

Борис Семенович зашел домой. В груди застыла тяжесть. Борис Семенович хотел вызвать скорую, но не успел. Сердце остановилось.

Владик Ларкин проснулся от неприятного запаха. Долго не мог понять, откуда несет. Зеркало выдало страшное. У Владика Ларкина на лице не оказалось носа. Под копчиком обнаружилось непонятное образование. Владик пощупал, оказалось, что нос теперь на жопе. «Вот откуда запах», — расстроился Ларкин.

Около ста человек сегодня вечером пришли домой и поняли, что в жизни стало пусто. Нет ни предметов, ни людей. Даже мыслей нет. Только интегральное ощущение пустоты. Одна женщина подошла к зеркалу. Оказалось, что в нем тоже пусто. Отражения не было.

— Тебе не кажется, что кто-то пятое измерение через шестое перегнул? — Кузьмич пыхнул трубкой.

— Кажется. Недаром ветер с утра, — Лялька достал фляжечку самогона.

— Что теперь будет?

— Теперь не будет ничего, — Кузьмич лег на спину. Солнечный свет запутался в бороде.

— Долго? — равнодушно уточнил Лялька.

Ушкин закрыл дверь. Мягкое кресло скрипнуло под ним. Телевизор весело запестрил новостями. «Когда же это все закончится?» — устало вздохнул Ушкин.

И все закончилось.

— Не очень долго, — ответил Кузьмич.

Монпансье

Фриц Васильевич — скукоженный, высохший от времени старик. Живет в четвертом подъезде, на последнем этаже нашего дома. Тут я прожил всю жизнь, и всегда здесь был Фриц Васильевич. Кто-то из соседей шутил по этому поводу: «Да сам дом был построен вокруг Полтишка».

Полтишок — так за глаза Фрица Васильевича называли соседи за его ставшее почти приветственным: «Чудный день, правда? Одолжите полтишок на летательный аппарат!»

Фриц Васильевич регулярно клянчил у соседей по пятьдесят рублей на летательный аппарат. Все думали, что он выпрашивает на бутылку, но пьяным я его ни разу не видел. Полтинники Фрицу давали, так как он числился местным домовым, дворовым, в общем, в доску своим.

Человеком Полтишок был чрезвычайно полезным. Двор подмести, одинокой хозяйке гвоздь в кран на кухне забить, бабульке из второго подъезда мусор выкинуть, цветы полить отпускникам — все шли к Полтишку.

Он и рад стараться. Денег за свои услуги не брал, но всегда мог во дворе обратиться к прохожему. Хитро прищурится по-стариковски: «Чудный день, правда?» — ну и дальше про летательный аппарат.

Сейчас мне тридцать три года, а Полтишок выглядит ровно так же, как в то время, когда мне было пятнадцать. Широкая, в огромную зеленую клетку рубаха, засаленный жилет-разгрузка, в карманах которого всегда есть что-то полезное для взрослых и удивительное для детворы. И «крокодилы» найдутся для соседа, чтобы прикурить севший зимой аккумулятор, и щедрая горсть конфет первому попавшемуся карапузу. Бессменные серые валенки зимой, теплый армейский бушлат с выцветшим от времени камуфляжем, вязаная, кислотно-радужного цвета шапка — привет от Боба Марли.

Что за летательный аппарат строил Полтишок, никто не знал и не задумывался над этим. Поймешь разве, что в голове у человека, который старше всех в доме? При этом те из стариков, кому сейчас лет по восемьдесят, помнят Полтишка образца семидесятых прошлого века; говорят, что выглядел так же, как сейчас. Тот же возраст навскидку, только шапку носил другую — ушанку с армейской звездой.

В детстве я часто бывал у Полтишка дома. Его квартира больше похожа на деревенский сарай, чем на квартиру. Среди граблей, каких-то нелепых, вручную плетенных корзин, прочего хлама у Полтишка хранилось сокровище — огромная жестяная банка монпансье.

Иногда Полтишок доставал пыльную коробку из-под кровати, в которой хранилось настоящее чудо — фильмопроектор. Он направлял объектив в потолок и говорил, что смотреть надо в сам луч света. Наблюдать, как в нем танцуют невесомые пылинки. Я часами просиживал на полу, жевал разноцветные конфеты. Полтишок глубоким бархатным голосом рассказывал про какую-то деревню, про ее жителей, которых на самом деле не существует. Я видел, как в теплом луче света от фильмопроектора из пылинок складываются кособокие деревенские домики, сверкающая серебром речка, два холма по краям