Книга Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова

пластырь, на глазах всасывающий в себя шишку, он сел в её ногах, прикрыв её наготу комбинезоном сверху. Платье он уже выкинул в тот же контейнер, который успел въехать в монолит стены и замаскироваться в ней.

— Он? За что это он заплатит? За то, что делает детей той, кого хочет? Это же было дитя любви. А ты думал что? Женился на дуре безголовой и забыл меня? Да как же! Так и таскался со своим неуёмным и вечно поднятым мне навстречу фаллосом. — Ксения умышленно похабничала в лицо отцу, — трахал по два, а то и три раза при каждой встрече. Вот тебе и семьянин! А я и не против была. Сама его всюду искала и находила. И буду искать. И буду находить. И буду трахаться с ним. И это будет всегда!

— Не будет, — спокойно ответил отец. — Допекли вы меня оба.

— Тебе-то что? Жалко меня было? — и она положила свою, словно ватную, вялую руку на то, что было скрыто за комбинезоном, что было разорено и опустошенно. Где ещё утром в закрытой и надёжной вселенной жил, как рыбка в воде, эмбрион Космомысла… Возможно, от воздействия препаратов в Ксении, как бесцветная туманность, заполонив в ней всё до клеточных мембран включительно, плавало равнодушие ко всему. И голос свой она слышала со стороны, размышляя о том, кто это и говорит? Сознание работало на автопилоте, а та сущность, что в нём жила, собственно Ксения, взирала на всё со стороны, безразлично где-то над всем этим и болтаясь. И уже не желая тонуть опять в страдании, предоставив всемогущим лекарственным агентам самим разнести это страдание на несуществующие кванты, или что там ещё мельче.

— А если бы тебе кто-то высший над тобою запретил твою Ритку? Или бы взял и залил чем-нибудь, вовсе уж непробиваемым клеем каким-нибудь, то место в ней, до которого ты большой охотник? И что? Другую бы нашёл, и все дела. Так и я. Отдерёшь его с моим мясом от меня, я же другого найду.

— Пусть будет другой, но не он. Пусть хуже, но не он.

— За что ты его ненавидишь?

— За тебя. За то, что развратил, растлил ещё несовершеннолетнюю. За его морду, для меня невыносимую! Тебе нельзя рожать от него детей! Они не будут нормальными.

— Ты думаешь, я не знаю, что ты любил в юности его мать? Но он же сын совсем другого человека. Он родился через несколько лет после того, как вы расстались с Карин, и она вышла замуж за Паникина. Или ты, как сторонник волновой генетики, веришь в то, что он является носителем твоих черт, поскольку ты был первым возлюбленным его матери? Оставил в ней, так сказать, свою информационную печать навечно? «Положу тебя как печать на сердце своё, как перстень на руку свою. Ибо крепка как смерть любовь, стрелы её — стрелы огненные…». Я правильно цитирую? Это песнь Соломона? Только ты не Соломон. А Карин не Суламифь. «Дщери Иерусалимские — черна я, но красива»! А Карин не черна, — чистая гиперборейская богиня, как она себя мнит. Вся изо льда и солнечного света! Нет. Это Лорка так себя мнила. Вот я и потешалась-то над ней! Выходит, мы с Рудольфом, если по твоей теории, информационные брат и сестра? — Словесный поток нёс Ксению неудержимо, имея вполне себе осязаемую фактуру, как ей казалось. И она щупала руками диван, как будто буквы рассыпались ледяными кристаллами, отскакивали от упругой обивки и жгли её кожу, иногда впиваясь в неё. Она не понимала, что это воздействие сильного препарата, поскольку не утратила связности речи.

— Может, это ревность? Ведь твоя Рита позволяла себе… Было время. За это?

Он не ответил ей.

— Мальчишка для тебя, а твоя баба ему давала. Даже требовала от него как дань, чтобы он её изредка и встряхивал от, хотя и тайной, душевной лишь, но старческой пыли. Она же омоложенная старуха. Ты ведь это знаешь? Не знаешь только, сколько ей лет. И никто не знает. А Рудольф носился от неё, как от чумы средневековой, да она его хватала как смерть своими тайно костистыми ручищами. Она же суккуб. Оборотень. На вид девушка, а по сути, карга, подобная смерти с косой. И Рудольф её боялся, бежал от её духовного тлена в ней. Но она его долго не отпускала. Трясла его, садилась верхом сама, как ведьма на помело. Тварь! И ты такое же её слепое орудие, которое она оседлала. А мама? Она же ангел. Всем верит. И ей и тебе. Я не скажу, не бойся. Я жалею её безмерно. И об этом не скажу. Она и не знала о моей беременности. Я последнее время носила широкие платья, а ей говорила, что мода сейчас такая. Она всему верит. — Ксения успокаивалась под сильным воздействием лекарства. Губы будто стягивал мороз, и они еле двигались. Речь была невнятной, и говорить уже не хотелось, только спать. Она натянула комбинезон, не стесняясь отца. Он смотрел с потрясёнными жалостью глазами, но что ей эта жалость крокодила к птице, у которой он отъел крылья. Всё, всё это было ей неродное, чужое, постороннее. Она его убила. Только что. Сферой — спектролитом, закатившейся куда-то под его рабочий безразмерный стол.

— А если бы убила, чтобы мне тогда было? — спросила она тихо и равнодушно. Он уже сидел за своей вечной работой.

— Думаешь, меня так легко убить? Ишь, какая! Подошла, стукнула. И всё? Своими кукольными ручонками. Ты бы лучше этой сферой ему мозги вправила. Какого чёрта женился не на тебе? И ей, той дурёхе, он за что такой? А она на сносях совсем. Думай, кукольная голова! Зачем он тебе? Помирись с Робином. Он прожил большую жизнь, он поймёт. Жалостливый к тому же к вам, бабам. И тебя успел полюбить.

— За что это? Полюбить? За мою ледяную неотзывчивость? За мой хронический отлёт от семейных норм? Я же с любовником валялась в семейном алькове, так сказать, выражаясь историческим сленгом. И ему-то, Рудольфу, представь, что за шик! Отметить своей меткой самца ложе соперника. — Ксения опять умышленно перешла на оскорбительную терминологию.

— Он и Риту твою долбил лишь затем, что она девка его шефа, хотя она и замаскированная старуха. А шеф, суровый как вершина Калиманджаро, видная издалека. Один ты такой вершинный на всю вашу тутошнюю ГРОЗную саванну. А так? Не любил он её никогда. Но как представит, что это ты её используешь, и ему сразу хочется туда