Книга Закат блистательного Петербурга. Быт и нравы Северной столицы Серебряного века - Сергей Евгеньевич Глезеров

пройти к австро-венгерскому посольству на Сергиевской (ныне Чайковского) улице, но туда ее не пускали конные городовые.

В доме напротив сербского посольства жил председатель Государственной думы Михаил Родзянко. По его воспоминаниям, «толпа ежедневно подходила и к моему подъезду и требовала, чтобы я выходил. Я выходил на балкон, а раз вечером, когда требования были очень настойчивыми, пришлось сойти вниз на улицу… Меня просили встать на свободный автомобиль и сказать речь».

Столица была наэлектризована. Все только и говорили об австро-сербском конфликте: у ворот домов дворники оглашали сведения собравшимся возле них кухаркам, горничным и мальчикам из мелочных лавок. В трактирах, пивных и чайных посетители читали вслух газеты, а содержатели этих заведений для привлечения публики покупали газеты в утроенном количестве.

15 (28) июля Австрия официально объявила войну Сербии. В этот день в Петербурге прошли многотысячные манифестации на Невском, Сергиевской, Фурштатской. Толпа пела «Боже, Царя храни» и «Спаси Господи», кричала «Да здравствует русское войско!», «Да здравствует государь Император!». «Патриотический подъем» достиг своего апогея у сербского посольства: в ночной демонстрации тут участвовало до 25 тысячи человек. «В толпе смешались положительно все классы, – писали газеты. – Тут и рабочий, студент, сановник, приказчик, мастеровой. Всех сближает искренний порыв». На Суворовской площади толпа окружила памятник полководцу, ораторы призывали всех «лечь костьми за Россию и ее младшую сестру, Сербию». Добровольцы просились на войну, а в увеселительных заведениях публика требовала играть исключительно сербский марш и русский гимн.

Кульминация событий – выражение верноподданнических чувств на Дворцовой площади

«Нашествие немцев на славянство. Петербург живет нервами и сердцем» – с такими заголовками вышли 17 июля столичные газеты. Ночью Николай II подписал указ о всеобщей мобилизации. На следующий день в Петербурге прошли еще более грандиозные манифестации. Люди заполняли улицы, останавливали трамваи и требовали от всех снять шапки. Кондукторов, не успевших снять свои форменные фуражки, избивали.

19 июля (1 августа) Германия после отказа России приостановить мобилизацию официально объявила о состоянии войны с Россией. На следующий день Николай II подписал манифест о начале войны. Петербург встретил объявление войны огромными демонстрациями. «Россия радостно встретила объявление войны, – писала «Петербургская газета». – Массы населения повергают к стопам государя Императора одушевляющие их чувства любви и преданности».

Кстати, среди манифестантов оказалось немало еще недавних забастовщиков, теперь падавших ниц перед царем-батюшкой. Председатель Государственной думы Михаил Родзянко вспоминал впоследствии, что в те дни ему довелось пообщаться на улицах города с рабочими. «То было наше семейное дело, – отвечали рабочие на вопрос о недавней стачке. – Мы считали, что через Думу реформы идут очень медленно. Но теперь дело касается всей России. Мы пришли к своему царю, как к нашему знамени, и мы пойдем с ним во имя победы над немцами».

На улицах начались сборы пожертвований в пользу семей солдат, призванных на военную службу, а один из столичных богачей собрал на свои средства «дружину смерти», участники которой поклялись не возвращаться с войны, пока немцы не будут разбиты. «Патриотическая толпа» жаждала видеть битого врага, и уже 22 июля устроила в Петербурге антинемецкие погромы.

Разгрому подверглось германское посольство на Исаакиевской площади, а вечером толпа напала на редакцию немецкой газеты «Petersburger Zeitung» и кафе на углу Невского и Садовой, хозяином которого был немецкий подданный по фамилии Рейтер. Дачники спешно покидали пригороды и возвращались в столицу. На бирже подорожал хлеб, а с прилавков исчезли тирольские фрукты…

Мошенники и аферисты

Легендарный Остап Бендер, как известно, совершал свои увлекательные похождения во времена НЭПа. В дореволюционной России у него было немало талантливых предшественников, специализировавшихся на «околпачивании» доверчивой публики.

«Мой папа был турецкоподданный»

В начале прошлого века «пальму первенства» среди петербургских аферистов по праву держал подданный Турции Генрих Блокк. Свою карьеру он начал конторским мальчиком в одном из банков. Впервые его имя прозвучало на всю Россию в 1884 году, когда 24-летний Блокк, выступавший уже от имени собственного банкирского дома, начал выпускать «Вестник тиражей погашения всех обращающихся на русских биржах процентных бумаг». Реклама Блокка стала мелькать во многих газетах и журналах, а тысячи неискушенных вкладчиков сразу же поспешили доверить новоявленному банкиру свои кровные сбережения.

Генрих Блокк начал выстраивать классическую финансовую пирамиду, при которой вкладчикам первой волны доставались деньги тех, кто вносил новые поступления. В результате аферист сказочно обогатился: за время своей коммерческой деятельности он купил дачу на Крестовском острове, молочную ферму, два имения (одно из них – в Царскосельском уезде), английскую паровую яхту, а также приобрел роскошный дом на Невском проспекте.

Казалось, ничто не предвещало печального конца, но в марте 1906 года жизнь Генриха Блокка загадочным образом оборвалась. Это событие как гром среди ясного неба прозвучало на всю страну. Бездыханное тело афериста нашли возле его собственного банковского сейфа. Официальная версия гласила: самоубийство через повешение. В газетах поползли слухи о том, что банкир, якобы страдавший неуравновешенным характером, уже не первый раз пытался лишить себя жизни.

Многочисленных клиентов в разных уголках страны смерть Блокка, мягко говоря, удручила, тем более что ее приписывали исключительно провалу его коммерческого предприятия. После смерти Блокка больше ста вкладчиков предъявили свои претензии на возврат доверенных его банкирскому дому денег, однако сейфы оказались пусты. В кассе обнаружилось меньше одной тысячи рублей. Еще около трех тысяч – в ценных бумагах. Спустя месяц имущество банкира-афериста пошло с молотка…

Дело о банкротстве банкирского дома Блокка тянулось очень долго. В октябре 1911 года оно рассматривалось в петербургском коммерческом суде. Из отчета, представленного суду, следовало, что всех претензий к имуществу покойного банкира предъявили на восемьсот тысяч рублей, однако из них только половину признали, как официально звучало, «бесспорными». Кредиторы получили по 26 копеек за рубль, то есть только на четверть смогли вернуть свои деньги.

В распоряжении «конкурса по делам Г. Блокка» на осень 1911 года оставалось еще непроданным имение в Пензенской губернии. Кроме того, неясной казалась и ситуация с домом на Невском проспекте. На суде прозвучало, что у обманутых вкладчиков есть надежда в случае продажи этого имущества получить еще по десять копеек на рубль.

Выяснилась на суде и еще одна любопытная подробность, которая могла радикальным образом привести к пересмотру всего дела. Оказалось, что все книги и записи в конторе покойного банкира велись на редкость аккуратно и добросовестно. Из чего можно было сделать предположение, что смерть Блокка явилась следствием не коммерческого краха его предприятия, а, как отмечалось, «обстоятельств личного характера».