Книга Уточкин - Максим Александрович Гуреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ах, вот оно в чем дело! Очень интересно и отрадно слышать сие! — улыбается самодержец.
— Опять же, Ваше Императорское Величество, не могу не назвать имя Артура Антоновича Анатра — промышленника, купца первой гильдии, человека, который сам на свои деньги строит русские аэропланы.
— Да-да, эту фамилию я, кажется, слышал…
— Сергей Исаевич, к вам посетитель. — Сквозь мерцающий полусон Уточкин слышит слова санитара и открывает глаза.
В дверях палаты он видит невысокого роста молодую женщину.
С трудом привстает на кровати:
— Лидия Виссарионовна, голубушка, вы ли? Какими судьбами?
Лидия Виссарионовна Зверева, первая русская женщина-пилот, посетившая тогда Уточкина в больнице, была потрясена внешним видом Сергея Исаевича — его остекленевшим взглядом, частой сменой его настроения. Он мог быть то мрачен, то весел, он тосковал и в то же время нервно смеялся, прояснения рассудка уступали место его помрачению. Затем он погружался в короткий полусон, не приносивший облегчения, после которого наступало надрывное, почти истерическое бодрствование. Врачи, впрочем, говорили, что он страдает от чрезмерно высокого артериального давления и постоянно находится на грани апоплексического удара.
Казалось, что ум его мутился.
При этом он страдал от невроза навязчивых состояний и движений, его словно бомбардировали вспышки памяти о бывших некогда прикосновениях, травмах, ударах, неосознанные страхи закашляться, поперхнуться при этом обычным глотком воды и задохнуться навсегда.
Это была последняя встреча Уточкина и Зверевой.
Тогда они разговаривали долго.
Сергей Исаевич больше спрашивал.
Лидия Виссарионовна отвечала, рассказывала о делах авиационных, о новых достижениях пилотов, о победах, трагедиях и снова о победах.
Перед прощанием Уточкин неожиданно попросил разрешения у Зверевой прочитать ей его любимое стихотворение Лермонтова.
Она конечно же согласилась.
По небу полуночи ангел летел,
И тихую песню он пел,
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой.
Он пел о блаженстве безгрешных духов
Под кущами райских садов,
О Боге великом он пел, и хвала
Его непритворна была.
Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слез;
И звук его песни в душе молодой
Остался — без слов, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна;
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
26 июля 1913 года к «Собственному» подъезду Зимнего дворца подошел плотного сложения господин средних лет в хлопковой больничной пижаме нараспашку, стоптанных, давно не чищенных башмаках и картузе, надвинутом на самые глаза.
Вызвав при помощи электрического звонка швейцара, он сообщил, что ему лично Государем Императором назначена аудиенция и его следует немедленно пропустить во дворец.
На просьбу швейцара представиться господин с удивлением воскликнул:
— Разве вы не знаете меня?
— Никак нет-с, — прозвучало в ответ, после чего с совершенно каменным лицом швейцар уставился мимо непрошеного визитера куда-то в пространство Дворцовой площади.
— Я — Уточкин!
— Не имею чести знать-с.
— Я — гений! Я — великий! Я указываю людям путь в небо! Государь пригласил меня! Я слышу его голос! — При этих словах Сергей Исаевич решительно шагнул навстречу швейцару, который, впрочем, не отступил и полностью перекрыл ему подход к двери, за которой уже появились казаки из Собственного Его Императорского Величества Конвоя.
— Прочь с дороги! — Уточкин попытался оттолкнуть швейцара, но силы явно не рассчитал, огромный детина, бывший на голову выше его, так и остался стоять неподвижно, как Александрийский столп.
— Не извольте беспокоиться! — пробасил человек-колонна и начал теснить Сергея Исаевича к ступеням парадного.
Уточкин оступился, чуть не упал, но тут же был подхвачен и скручен казаками, а через Дворцовую площадь к ним уже бежали жандармы, размахивая руками, придерживая фуражки и что-то крича на ходу.
В результате визит к государю закончился тем, что после короткого разбирательства, а также выяснения обстоятельств происшествия и личности нарушителя общественного порядка Сергей Исаевич Уточкин был доставлен в Николаевскую психиатрическую больницу, что на Пряжке, где в приемном покое у него состоялся следующий разговор с доктором.
Вернее, это был монолог Уточкина, ставший частью знаменитой «Моей исповеди» пилота:
«На меня покушаются; буду говорить ниже почему, но взять меня, нищего, не может миллионер, сделавший мне рекламу сумасшедшего, покупающий газеты, чтобы они не писали опровержений, пытавшийся подтвердить свои инсинуативные происки против меня потому, что он хочет один воспользоваться предложенным ему мною делом и не дать мне мою часть, составляющую по условию половину.
Вот пересказ, как все произошло, подробно, без опускания и забывчивости.
Каждый, прочитав эту статью, написанную мною в один присест, без помарок, каждый, у кого есть хоть капля человеческого смысла, перестанет считать меня, судя по прочитанному, находящемуся вот тут, пред глазами, повторяю, перестанет считать меня не только сумасшедшим, но, наоборот, сочтет сильным волей, энергичным и живущим своей оригинальной жизнью человеком и почувствует, что, может быть, за ним и не угнаться… многим.
Даже, я скажу: никому. Прошу меня не считать гордым, или самонадеянным…
Вся наша жизнь проходит в искании истин, и вот я страдаю от злой воли человека, представившего себе, что истина — это золото. Он собрал пятьдесят миллионов, создал вокруг себя атмосферу золота, гнилую золотую пыль. Дышит ею, все вокруг позлащено, прекрасные человеческие глаза вокруг него — эти окна в зеленый мир, — отливают золотом.
Этот глупец, мысль которого отливает вонью золота, захотел бороться со мною, человеком, обладающим всем, кроме золота, и потому пожелавшим немного и его. Для меня стало явно, что самое выгодное дело, после глубокого всестороннего взгляда, брошенного на дела человечества, для приобретения золота, — кинематограф!..
Когда я стал разрабатывать постановку этого дела, я удивился тому, что дело, на которое все жители людных городов мира, кроме пролетариев, также иногда несущих грош, и миллионеров, вследствие малочисленности своей, в процентное отношение не входящих, — три процента своего бюджета отдают в кинематограф… помещения разнородных театров, построенных часто случайно, в ужасных условиях, отнимают у жителей городов три процента бюджета. Тогда я составил комбинацию, долженствующую дать миллионы устроителю, вследствие того, что она даст в руки устроителей ее, добившихся монополизации моего проекта, посредством владения четвертью стоимости акций учредительских, и другой половины, сохраненной вследствие необычайного спроса на акции
