Книга Тень Серафима - Наталья Корнева

— Обращай внимание на суть, а не на то, что видимо глазу, и может оказаться лишь уловкой сознания, несуществующей иллюзией, — невесело усмехнулся ювелир, думая о своем. — В вашем городе здесь самое комфортное место для жизни.

— Но как этому человеку удается выживать, да еще и содержать такой особняк? — недоумевала девушка, зябко обхватив руками плечи. — Земля в Ледуме баснословно дорога. И почему стража до сих пор не арестовала его?

— Конечно, у святого отца есть официальное занятие, для отвода ненужных подозрений, — кратко объяснил Себастьян. — Кроме того, церковь здесь и во всех других местах испокон веку существовала на пожертвования добрых людей.

— Таких, как ты? И ты исправно платишь десятину? Для спасения души?

Ювелир покачал головой, помрачнев еще больше обычного и начиная горячо раскаиваться, что не бросил любопытную девицу на площади.

— Спокойной ночи, София. Здесь принято ложиться спать и вставать рано.

Глава 14, в которой никто не может уснуть

Бессонница не давала сомкнуть глаз. Очевидно, организм ювелира умудрился-таки отдохнуть за минувшие сутки, пока восстанавливался от кровопотери. А еще говорят, невозможно наесться впрок или выспаться на неделю вперед. Вранье!

В опроверженье своим же собственным словам, Себастьян бесцельно таращился в потолок, и не думая забываться безмятежным сном человека, совесть которого чиста. Утомившись от этого увлекательного занятия, со вздохом поднялся и стал мерить комнату шагами. Мерить-то тут было особо нечего — три шага в длину, два в ширину. При желании, можно и одним прыжком одолеть. Тем не менее, Себастьян был почти уверен, — никому прежде и в голову не приходило тут прыгать и скакать — помещение предусматривалось для менее подвижных видов деятельности.

Это была комната, а точнее сказать, келья, которую Серафим занимал всякий раз, когда судьба заносила его на церковный порог. Всё здесь было хорошо знакомо и мило сердцу. Однако, на сей раз душевный покой и умиротворение почему-то не желали в облаке неземного сияния снисходить на ювелира. Слова, произнесенные святым отцом, звучали и звучали в ушах, заставляя сердце кровоточить от боли. Себастьян попытался было, как и хотел, провести ночь в молитвах, но, к его вящему ужасу, сосредоточиться и остановить хаотичный бег мыслей никак не удавалось.

Голова была полна мирского мусора.

Мнение святого отца, с которым они были знакомы без малого десять лет и очень сблизились, имело большой вес для ювелира. Сегодня священник говорил с ним, как с чужим. Несмотря на отсутствие всякого упрека, несмотря на мягкий, сострадательный тон голоса, сильф чутко уловил какое-то охлаждение, отдаление, даже отчуждение. Это очень опечалило Себастьяна.

Во всей Бреонии не отыщется человека, который был бы посвящен в дела ювелира больше, и который вызывал бы у него такое безоговорочное доверие, уважение и любовь. Хранитель церкви был мужественный и полностью преданный своему делу человек. Много лет продолжал он беречь в Ледуме источник духовного света, безропотно снося непрекращающиеся тяготы и лишения, терпя все причуды окружающего порочного общества. Все остальные священники в своё время были убиты или же бежали прочь, побросав приходы на растерзание городской стражи.

Тяжело думать, что служитель Изначального потерял веру в ювелира, поставил на нем крест. Возможно, это было заслуженно, правильно, но Себастьяну малодушно не хотелось терять человека, который был для него не только священником и строгим духовным наставником, но и другом. Возможно, единственным искренним другом в целом мире. Только вот сегодня святой отец предпочел ограничиться формальной исповедью и, под предлогом сильной занятости, отказал в личной беседе.

Этот отказ заставил ювелира страдать.

Усилием воли прервав мучительные раздумья о наставнике, Себастьян обратился мыслями к Софии, но и тут не нашел облегчения. Какого черта проклятая Искаженная бесцеремонно влезла в его жизнь, разрушила его такой ясный, четко устроенный, логичный мир, спутала все чувства? Себастьян ощущал, как внутри кровеносных сосудов бешено стучит кровь, как клокочет злость, почти ярость, с которой он не в силах справиться. Впервые за долгие годы душевное равновесие ювелира оказалось нарушено, да еще как! Чашки невидимых весов ходили ходуном, грозя всему механизму сбоем или серьезной поломкой.

Всё это просто не укладывалось в голове. Да что там, вообще нигде не укладывалось! И ради чего, Господь всемогущий, он сам же, по доброй воле, вернулся к нелепой девице, да еще и притащил её сюда, в святая святых его мира? В душе творилось необъяснимое смятение, поднималась буря чувств, благополучно спавших всё это время. Заглядывая в себя, Себастьян ужасался этому чуждому, несвойственному ему состоянию. От прежнего порядка и понимания себя не осталось и следа. Думая о Софии, ювелир был искренне поражен самому себе: мужчине никак не удавалось определить своего отношения к проклятой спутнице — оно скакало, как взбесившаяся лошадь, колеблясь от состояния тихой ненависти до слюнявого умиления.

Но еще больший ужас, заставлявший кровь остановиться и леденеть в жилах, вызывал тот безжалостный факт, что и чувства к Моник теперь также с трудом поддавались определению.

…Моник — первая, единственная, вечная любовь. Та, которая однажды и навсегда, которая не перестает быть. Это чувство являлось столпом мироздания, основой всех основ, мерилом и эквивалентом всех чувств. Оно просто не могло измениться. В противном случае придется признать, что его гармоничный мир рухнул, рассыпался, превратился в хаос, чего допускать нельзя…

Вот на этом и остановимся.

Ведь не мог же он просто взять и забыть её? Это было бы несправедливо, неправильно. По каким-то своим причинам, которые наверняка были существенны, Творец отмерит людям короткий век. Себастьян ни в коей мере не судил Изначального за это и не стремился к вечной жизни, для сильфа жизнь вообще имела малую ценность. Но ювелира коробило лицемерное отношение человечества к смерти. Люди живут так мало и уходят навсегда… и очень скоро горе близких заканчивается. Как бы ни были сильны узы дружбы, любви, родства — всех, всех без исключения неотвратимо настигает пустота, стерильная белизна забвения. Люди уходят, подобно тому, как облетают листья на осеннем ветру, а мир продолжает жить, и ничто в нем не говорит, что умершие когда-то существовали.

Никто не скорбит вечно. Никто не тоскует всю жизнь. Никто не отказывается найти утешение, и более того — найти как можно скорее, вытеснить новым, заменить, забыть.

Все клятвы о бесконечной любви и вечной памяти, в конечном счете, оказываются ложью.

В глазах Себастьяна это было гораздо более страшным, гораздо более жестоким — не сам факт смерти, а предательство живых, малодушно стремящихся вычеркнуть, не бередить своих душевных ран, заполнить кем-то другим образовавшуюся полость в сердце. Да и само недолгое страдание по ушедшим было, по большей части, эгоистическим, даже называясь болью «утраты». Людей волновали лишь собственные неудобства, связанные с личными чувствами, потерей радости общения, вынужденным одиночеством. На смерть смотрели с точки зрения тех, кто остался по эту сторону незримого рубежа, который всем им суждено перейти однажды.