Книга Красная река, зеленый дракон - Михаил Кормин

– Что?

– Да что и это. Думаешь, лучше жить от зарплаты до зарплаты? Не так страшно, конечно, как когда тебя ножом режут. Но примерно то же самое, кредиты эти выплачивать, каждую неделю думать, что и как. Тетка еще звонит… Так что ладно, нормально все. Правда наладится?

– Думаю да. Если Бадмаев не врет, то завтра все и закончим. Как-нибудь. Только пойму, как, и все. Я сколько спал, не знаешь?

Лиза посмотрела на часы:

– Да часов десять, наверное. Сейчас обед почти.

– Прогуляюсь пойду, что ли. – Костя поднялся с груды мешков, чуть не опрокинув кресло вместе с Лизой.

– Там снег выпал. – Никишина, словно стыдясь своих слез, убирая волосы с лица, стала искать свалившийся куда-то за кресло газетный лист. – Иди, конечно, я вот устройство винтовки изучаю. Сказали же, стрелять завтра придется. Прямо в мертвеца, призрака стрелять. Как Федотова и хотела. Бадмаев думает, что именно там он и появится – краевед поехавший ритуал завершит.

Обрывок газеты оказался советской брошюрой, рассказывающей об устройстве «трехлинейки».

На улице все еще шел снег. Костя вышел во двор Солнечного Дома. Двор был белым, изрезанным цепочками следов людей и кур. Крупные хлопья падали с неба, медленно кружились в воздухе, бесшумно встречались на земле с замерзшими лужами, крышами цыганских сараев и кусками брезента, укрывавшими кучу угля около самого порога. Где-то топили печь. Пивоваров ощутил запах дыма, смешавшийся с промозглой сыростью. Уже почти зима. Хотелось выйти из двора, но ворота оказались заперты. Никого из цыган поблизости не было. Поэтому он решил обойти цыганские владения и немного прогуляться по лесу, тому, в котором Солнечный Дом по сути и стоял, уходя многочисленными пристройками и навесами в чащу, отгороженный с улицы только лишь по трем сторонам участка.

Пройдя по бетонной дорожке между грядками, Костя оказался за домом, в зарослях шиповника и сирени. Тропинка вела дальше, в лес, петляя среди стволов. То тут, то там между деревьями были набиты доски и листы фанеры, соединявшие одно дерево с другим, образуя подобие стен. Где позволяла высота дерева – цыгане устроили навесы из полиэтилена, натянутые между ветвей. Когда снежинки падали на полиэтилен, было слышно, как они шуршат, скатываясь по гладкой кровле этих маленьких лесных домиков. Где-то вместо стен на стволах просто висели тряпки, державшиеся на толстых бельевых веревках. Такие шатры, с проросшими сквозь них молодыми осинками, попадались на Костином пути два или три раза. Кое-где были устроены шалаши из веток или елового лапника, сложенные пирамидками. И несколько раз он видел ржавые листы железа, прикрывавшие ямы между поросшими бурым мхом корнями поваленных елок. Цыганский дом не ограничивался только лишь двумя зданиями во дворе, бывшими снаружи во много раз меньше, чем внутри. Тянулся он, как Пивоваров и предполагал, вглубь леса, постепенно растворяясь среди коры и веток, сливаясь с чащей.

Тропинка вскоре исчезла. Идти пришлось прямо по белым от снега кочкам сухого болота, через черничник, поднимавшийся зелеными, безлистными, похожими на кораллы палочками из сугробов.

Лес был черно-белым. Шапки сырого снега скопились на ветках, сделав их хорошо заметными в осенней полутьме. Так бывает, когда выпадает первый снег. Множество деревьев в одночасье словно возникает из ниоткуда. Становится понятно, что стволы и кроны имеют свою форму, вплоть до мельчайшего сучка обоснованную тем, как и где это дерево росло. Монолитный, черный до этого лес, всю осень с завершения листопада бывший просто пятном сумрака, граничившим с поселком, теперь стал скоплением отдельных деревьев. Каждое из которых соседствовало с другим, похожим на него, но одновременно совершенно отличным от своего соседа. Желтая, сухая трава припала к земле под тяжестью снегопада.

Пивоваров вышел к реке. Он не знал, была ли эта часть реки до запруды, в которой летом плескались дачники с собаками, и у которой пьяные компании по пятницам неизменно жарили шашлыки. Потом эти компании, если они не затихали к двум или трем часам ночи, разгонял он, участковый. Если река была до запруды – то ее называли просто «ручьем», бравшим свое начало совсем рядом, в заросшем высоким камышом болоте. Но если после, то ручей именовали уже «Кобринкой», и считали именно рекой. Хотя, Костя не видел особой разницы. Речка, с шумом вырывавшаяся из пруда на краю поселка, пенившаяся и шумящая в двух широких трубах, у которых вечно скапливался какой-то мусор, совершенно не менялась внешне – была все такой же маленькой, мелкой и темной, как до труб и насыпи на них. Она извивалась между толстыми еловыми стволами, где-то даже уходила под землю, но всегда несла свои воды вперед, чтобы севернее, миновав рощи, поля и луга, встретиться с рекой Суйдой. И все перемены случались только с названием реки, но не с ней самой.

Снегопад не смог до конца укрыть реку белым. И берега не замерзавшей даже в январе Кобринки (Костя решил, что это она, если сейчас он стоит в еловом лесу) были красными. Белый снег, красные полоски берегов и черная, несущаяся по мелководным перекатам вода – вот что увидел Пивоваров перед собой, подойдя к самому берегу. Около рыжих валунов, вросших в землю под корнями старой, покосившейся сосны, нависавшей полукруглой аркой над руслом, вода бурлила, выбрасывая желтоватую, впитавшую в себя смолу еловой хвои, пену на берег. Все реки «пограничной земли», тысячелетиями прорывавшие себе дорогу в твердой, крошащейся глине Приоредежья, имели темно-алый, багровый цвет берегов.

Наклонившись, Костя опустил правую руку в воду. Ледяной поток сковал кисть холодом, начавшую болеть точно так же, как и тогда, в Матвеевском доме жгучей, острой болью. Взял горсть красной глины со дна, поднял ее в ладони. Провел рукой против течения. Глина вместе с песком, вырываясь между пальцами тонкими алыми струями, поплыли вниз по течению, вслед за темной лесной водой. На коже остались маленькие блестящие частицы. Металл. Земля здесь красная от того, что в ней много железа. Так он слышал от кого-то из местных. Теперь это железо маленькими, искрящимися даже под тенью еловых лап, звездами, было на его коже. И среди всех, самой крупной, виднелась одна пятиконечная. Навсегда оставшаяся на руке.

Костя умыл лицо. Сел на камень под корнями сосны и решил подождать, наблюдая за водой.

Вода текла мимо. Тащила по дну редкие осенние листья и кусочки прозрачного льда. Вода будто темнела с каждой минутой. Снегопад стал гуще, снег сыпал стеной. Красные берега и реки замелькали перед глазами. Одно растворялось в другом. Единственным звуком, который Костя слышал, было журчание воды. Краем глаза, справа от себя, он различил что-то яркое, блеснувшее, вроде бы, красным. Привиделось, что это Федотова в своей панаме. Обернувшись, Пивоваров не увидел ничего. Потом на другом берегу реки, вроде бы, начали сгущаться неясные силуэты, поднимаясь из снега и приобретая очертания людей. Но как только он пытался их разглядеть, они сразу же тонули в буреломе: просто игра воображения и метель. Рядом не было никого. Ветви складывались над головой Пивоварова в странные знаки, похожие на те, которыми ведьма из библиотеки расписала когда-то винтовку. Черемуха, рябина и ольха, росшие у самой кромки воды, мелькали в снегопаде, и их стволы наклонялись под напором ветра, пересекаясь, на несколько секунд пропадали в белой снежной дымке и возникали из нее вновь.