Книга Падение Константинополя. Гибель Византийской империи под натиском османов - Стивен Рансимен

Тем временем султан и патриарх совместно разработали новый устав для греческого милета. По словам Сфрандзи, который, вероятно, узнал обо всем, еще находясь в плену, Мехмед дал Геннадию писаную грамоту, где обещал ему личную неприкосновенность, освобождение от налогов, полную гарантию от низложения, полную свободу передвижения и право передавать эти привилегии преемникам навечно; аналогичные привилегии получили и главные митрополиты и сановники церкви, которые сформировали святейший синод. У нас нет причин сомневаться в этих словах, хотя обещанные гарантии от низложения, естественно, не отменяли права синода снять патриарха по причине неканоничности его избрания – такое часто случалось в византийские времена. Патриаршие летописцы следующего века утверждали, что в другом писаном документе султан обещал Геннадию признать законными все церковные обряды, связанные с заключением брака и похоронами, разрешить православным праздновать Пасху и свободно передвигаться в течение трех пасхальных дней, а также больше не обращать церкви в мечети. Право церкви управлять христианской общиной, по-видимому, считалось само собой разумеющимся, если судить по более поздним бератам[93] турецких властей, подтверждавшим избрание епископов и излагавшим их обязанности. Церковные суды были наделены полномочиями рассматривать любые тяжбы между православными, связанные с церковными делами, в том числе по вопросам брака и развода, завещаний и опекунства над малолетними. Учрежденные патриархом светские суды рассматривали остальные гражданские дела между православными. Турецкие суды занимались лишь уголовными преступлениями и делами, в которых были замешаны мусульмане. Налоги, которые греческая община должна была уплачивать государству, церковь сама не собирала. Это была обязанность местного головы. Однако от церкви могли потребовать, чтобы она пригрозила отлучением и другими духовными карами тем христианам, кто уклонялся от уплаты налогов или иными способами не подчинялся государственным порядкам. Духовенство освобождалось от налогов, хотя могло вносить деньги само – номинально добровольно. Из христиан только священнослужителям разрешалось отращивать бороду, и все христиане должны были носить платье, отличное от мусульманского, и всем запрещалось владеть оружием. У них и дальше продолжали отбирать детей для янычарского корпуса.

Таковы в общих чертах были условия, которых могли ожидать от мусульманских захватчиков христианские общины. Но константинопольские греки получили одну особую уступку. Жалкие мелкие посольства, которые поспешили к султану с ключами от своих кварталов, пока он выжидал перед тем, как войти в захваченный город, были вознаграждены за свою предприимчивость. Официально победитель, по-видимому, лишь потребовал превратить в мечеть Софийский собор. Во всех местах, за исключением взятых под защиту районов Петрион, Фанар, Студион и Псамафия, христиане потеряли свои церкви. Почти все они были дочиста разграблены и осквернены, а кварталы, где они стояли, подверглись разорению. Бессмысленно было пытаться их восстановить и освятить заново, даже если бы христианам это и разрешили. Оставшегося числа церквей было вполне достаточно, оно даже превысило надежды оптимистов и позднее озадачивало турецких законоведов, которые никак не могли понять, почему в городе, взятом штурмом, побежденным вообще оставили хоть какие-то святыни.

Такое положение дел устраивало султана-победителя, ибо он решил поселить в этих кварталах своих греческих подданных в Константинополе, а им нужны были дома для отправления богослужений. Но шло время, и его решения были забыты. Одну за другой у христиан забирали старые церкви и превращали в мечети, пока к XVIII веку у них не осталось всего три храма византийских времен: церковь Святой Марии Монгольской, сохраненная особым декретом завоевателя для его любимого архитектора Христодула Грека, и две часовенки, такие маленькие, что их просто не заметили, – Святого Дмитрия Канаву и Святого Георгия Кипарисского. В остальных местах христиане ходили в новые церкви неприметного вида, который не оскорблял глаз победоносных мусульман.

Сам патриарх Геннадий положил этому начало. Церковь Святых Апостолов, отданная ему Мехмедом, нуждалась в ремонте, и привести ее в порядок стоило бы больших денег, если бы христианам, конечно, разрешили отстроить столь великолепное сооружение. Район, где она стояла, заселили турки, которых возмущало ее присутствие. Потом, вероятно летом 1454 года, во дворе церкви нашли труп некого турка. Разумеется, его туда подложили, но эта находка дала туркам предлог поднять громкий ропот. Геннадий осмотрительно попросил разрешения перенести свою резиденцию в другое место. Собрав все хранившиеся в церкви сокровища и реликвии, он перевез их в квартал Фанар, в церковь Богородицы Паммакаристы (Всеблаженной) при женском монастыре. Монахинь переселили в здания, примыкавшие к расположенной неподалеку церкви Святого Иоанна в Трулло; а Геннадий со своим штатом переехал в монастырь. Паммакариста оставалась патриаршей церковью более века. Туда султан-победитель приезжал навестить своего друга Геннадия, к которому со временем проникся большим уважением. Он не входил в саму церковь из опасений, как бы ревностные мусульмане потом не использовали это как предлог, чтобы отнять церковь, и с Геннадием они беседовали в боковой часовне, чья изысканная мозаика ныне снова открыта взорам всего мира. Они обсуждали политику и религию, и по просьбе султана Геннадий составил для него краткий и миролюбивый трактат, в котором разъяснял и оправдывал те пункты, по которым христианское вероучение отличается от исламского. Но вся дипломатичность султана пошла прахом. В 1586 году его потомок Мурад III присвоил церковь и превратил ее в мечеть.

Между тем султан Мехмед принялся отстраивать Константинополь. Сначала он ужаснулся тому запустению, в котором находился город. Его архитекторы продолжали заниматься большим дворцом, который он планировал воздвигнуть в Адрианополе, на островке реки Марица, как будто султан все еще собирался сделать его своей главной резиденцией. Но вскоре он передумал. Теперь он был наследником цезарей и должен жить в городе императоров. Он разместился в небольшом дворце на центральной возвышенности, возле того места, где ныне стоит университет, и начал обдумывать планы более крупного дворца на месте древнего Акрополя. Он призвал поселиться в городе турок со всех его владений. Государство предоставляло помощь в строительстве домов и лавок для переселенцев. Оставшимся там грекам и выкупленным ими пленникам была обещана безопасность, и они, по-видимому, тоже получали помощь от государства. Несколько именитых византийских родов, чьи представители в последние годы бежали в провинции, убедили вернуться, намекнув им на то, что они будут пользоваться подобающими их высокому положению привилегиями, хотя единственные привилегии, которые гарантировало высокое положением многим из них, – это тюрьма или даже смерть, чтобы они в силу своей знатности не возглавили подпольное сопротивление. Когда же были вытоптаны последние островки греческой свободы, большинство их жителей были насильно переселены в Константинополь. Пять тысяч семей доставили туда из Трапезунда и близлежащих городов. Среди них были не только высокородные семейства, но и лавочники и ремесленники, в частности каменщики, чтобы участвовать в строительстве новых домов, новых базаров, новых дворцов и новых укреплений. Потом, когда вернулось спокойствие, а с ним и процветание, все больше и больше греков стало приезжать добровольно, желая воспользоваться возможностями, которые давал купцам и мастеровым столь блестяще возродившийся город. Следом за греками, по особому зову султана пришли армяне, которые соперничали с греками в стремлении доминировать в торговой и финансовой жизни города, а за ними и толпы евреев с не менее радужными надеждами. Не прекращался и приток турок, мечтающих насладиться всеми удобствами завоеванной ими столицы[94]. Задолго до своей смерти в 1481 году султан Мехмед мог с гордостью смотреть на новый Константинополь – город, где каждый день вырастали новые дома и где в мастерских и на базарах царило шумное оживление. Со времени завоевания его население увеличилось в четыре раза, а за век жителей в нем станет больше полумиллиона[95]. Мехмед уничтожил старую обветшавшую столицу византийских императоров, а вместо нее воздвиг новую и великолепную, чтобы там, по его задумке, бок о бок жили его подданные любых вероисповеданий и народов в порядке, преуспевании и мире.