Книга Дорогая буква Ю - Игорь Шестков

…

Гоголь о Пушкине: «Пушкин всегда ездил на пожары и любил смотреть, как кошки ходят по раскаленной крыше. Пушкин говорил, что ничего нет смешнее этого вида…»

…

Тут, кажется, Гоголь приписал Пушкину то, что сам любил делать. В «Дубровском» кузнец Архип спасает кошку, бегающую по кровле горящего сарая: …мальчишки помирали со смеху, смотря на ее отчаяние.

— Чему смеетеся, бесенята, — сказал им сердито кузнец. — Бога вы не боитесь — божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь — и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав.

…

Эта торопливая благодарность — доказательство того, что Пушкин садистом не был.

Многие отзывы Пушкина о творчестве Гоголя, известны нам только из гоголевских сочинений, полагаю, Гоголь запросто приписал Пушкину то, что хотел бы услышать о себе.

Безнаказанность этому подлогу была гарантирована — все знали, что Пушкин вовсю ему протежировал.

Какую лестницу просил подать умирающий Гоголь?

…

Вот как описывает Гоголь отъезжающего, недовольного неожиданными задержками: «Стоит, то позабываясь, то обращая вновь какое-то притуплeнное внимание на все, что перед ним движется и не движется, и душит с досады какую-нибудь муху, которая в это время жужжит и бьется о стекло под его пальцем».

(«Мертвые души»)

Проговорился, любитель путешествий…

…

Данилевский: «Дорогой дурачились, и Гоголь выделывал колена. Щербак был грузный мужчина с большим подбородком. Когда он, бывало, заснет, Гоголь намажет ему подбородок халвой, и мухи облепят его; ему доставался и — гусар. Когда кучер запрягал лошадей, то мы наводили стекло на крупы. Дорога была веселая».

…

«Гусар» (бумажка, свернутая в трубочку) засовывали спящему между пальцев руки или ноги и поджигали. «Стекло», упомянутое Данилевским — это увеличительное стекло. Милые юноши прижигали, если я не ошибаюсь, лошадкам задницы… Весело!

…

В «Авторской исповеди» Гоголь объяснял: «Несмотря на мой меланхолический от природы характер, на меня часто находила охота шутить и даже надоедать другим моими шутками… На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать. Выдумывал целиком смешные лица и характеры, поставлял их мысленно в самые смешные положения… Я думал, что многие сквозь смех слышат мою добрую натуру, которая смеялась вовсе не из злобного желанья».

Развлечение самого себя.

…

Не пожалейте красненькой, нарядите попа во фрак, за другую — обрейте ему бороду и введите его в собрание или толкните меж дам. Я это пробовал, и клянусь, что в жизнь не видел ничего лучше и смешнее: каждое слово и движение нового фрачника нужно было записывать.

(Гоголь — Погодину)

…

Подкупить попа, нарядить во фрак, обрить ему бороду, толкнуть его к дамам, на бал, а самому наблюдать эту комедию, записывать и хохотать — браво!

Это не только развлечение, это — художественный метод! Удобно-то как! И придумывать ничего не надо. Вам грустно? У вас хандра? Сведите с ума титулярного советника Поприщина, сорвите шинель с Акакия Акакиевича. Или, еще проще — оторвите нос глупому майору Ковалеву — и преследуйте его, и смотрите писательским глазом, как он будет бегать по Петербургу да получать щелчки. От того, от сего и от вас!

Какое сладострастное наслаждение!

…

Бейте его! Бейте его! — Кричал Ноздрев, порываясь вперед с черешневым чубуком, весь в жару, в поту… Ребята, вперед!

…

Есть тут злобное желание? Есть. И еще какое.

В оправдание Гоголя можно заметить, что не было бы в людях этой злой и веселой страсти к мучительству других существ — не было бы и человека совсем, одни розовокрылые ангелы бесплотные слонялись бы по земле. Не было бы ни сильного тела, сформировавшегося в борьбе не на жизнь, а на смерть с соперниками и конкурентами, с животными и с остальной природой, не знающей жалости. Не было ни литературы (чудный пример — «Герой нашего времени» Лермонтова — тут и главный герой и автор — самые настоящие мучители, и какие!), ни живописи, ни кино… Только бесконечная божественная литургия…

Не было бы — злобного желания, не было бы и писателя-Гоголя.

Не было бы на земле и заколдованных мест, одни только — выбранные места…

…

Свидетель последних дней писателя, врач Тарасенков, констатировал: «Ночи проводил он в бдении на молитве… один раз имел небольшое кровотечение из носа, мочу имел густую, темно окрашенную, испражнения на низ не было всю неделю. Прежде сего за год он имел течение из уха будто бы от какой-то вещи, туда запавшей; других болезней не было в нем заметно; сношений с женщинами он давно не имел и сам признавался, что не чувствовал в том потребности и никогда не ощущал от этого особого удовольствия; онании также не был подвержен».

…

Был ли Гоголь мужчиной?

Или у него между ног было, как у майора Ковалева вместо носа, — совершенно гладкое место?

Неестественны — скучающие герои Гоголя — Платонов, Тентетников, Подколесин. Здоровый молодой мужчина (Пушкин) живет от одной встречи с любовницей (или женой) до другой, от оргазма к оргазму. Если, конечно, его не отвлекают биржевые спекуляции, бега, карты, рестораны. А эти — скучают… Почему? Потому что Гоголь их заразил своей мертвенностью.

В «Носе» Гоголь демонстрирует незнание мужской природы — настоящий мужчина не будет ТАК дергаться и бегать из-за носа, а вот из-за другого органа — и побежит и подергается, если потребуется.

Панический страх Ковалева остаться без носа — это фрейдистский страх кастрации на гоголевский лад. Набоков полагал, что у Гоголя роль пениса выполнял нос. Чем же тогда были многочисленные, жадно им описываемые, табакерки и сам нюхательный табак? Воздержимся от ответа. Но чихание, кажется, было единственным, доступным Гоголю, видом оргазма.

…

Где его рассказ о первой любви? О первой женщине?

Ничего этого нет. Зато есть это удивительное место в «Вие». Единственное в гоголевской прозе описание любовного экстаза (цитирую только конец): Он чувствовал томительно-страшное наслаждение… вскочил в свою очередь к ней на спину… схватил лежавшее на дороге полено и начал им изо всех сил колотить старуху. Дикие вопли издала она; сначала они были сердиты и угрожающи, потом становились слабее, приятнее, чище, и потом уже тихо, едва звенели, как тонкие серебряные колокольчики (а он все бил и бил поленом. — И. Ш.)… — Ох, не могу больше! — произнесла она в изнеможении и упала на землю… Перед ним лежала красавица… Бесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи, полные слез.