Книга Любовь по смете не проходит - Дасти Винд

Женя замер, запрокинув голову и оглядывая мое лицо.

— Попалась, — сказал тихо и, потянувшись, поцеловал, кисло-сладко, по-августовски, а я, совершенно забывшись, выдохнула ему в губы единственную свою тайну.

— Я люблю тебя.

Он вздрогнул, ступил назад, ещё прижимая меня к себе и, поскользнувшись, повалился вместе со мной прямо в траву.

От неожиданности я вскрикнула и зажмурилась, но со мной ровным счетом ничего не случилось. Женя раскинул руки и отпустил меня.

— Прости, — он сел, потирая спину, и помог сесть мне. — На яблоко наступил. Не ушиблась?

Я резво вскочила на ноги и протянула ему руку.

— Нет. А ты? Больно?

— Сойдет. Послушай, я хотел…

— Ах вот вы где! — к нам, махая руками, подбежал Федор Сергеевич. — А я вас везде ищу! Пройдемте в мой кабинет. На чай. И бумаги вам отдам, все что нашел. И в архиве, и в библиотеке, и у себя… Идемте!

Потом были разговоры про даты, цифры и подрядчиков, потом Жене позвонил тот самый друг, проект которого не допустили к строительству, и мы заторопились обратно. Слова, столь неосторожно оброненные мной, будто забылись, стерлись, не попали в цель. Я старательно скрывала обиду, вела себя непринужденно и просто, но уже не радовал меня букет, увядавший на заднем сидении, а браслет с тремя картинками холодил руку.

Женя молчал. Он словно стал моим судьей, а молчание — приговором.

— Тебя везти к родителям? — только и спросил Шершнев, когда мы доехали до развилки.

— Да, — ответила я, глядя в окно. Мне хотелось домой, потому что там можно было ни о чем не думать. Побыть одной или поиграть с племянниками. Все просто и никаких тайн. Да и четыре часа в дороге наедине с боссом после моего не к месту брошенного признания — та ещё перспектива.



У Жени зазвонил мобильный. Я не хотела слушать его разговоры, но деваться было некуда.

— Привет, мам. Да, работаю. Нет, сегодня не поеду. Завтра… Ничего. Как упаду, так и встану. Нет, я тебя не ненавижу. Прекрати, пожалуйста. Со мной все будет хорошо. И привет отцу.

Он отложил телефон и шумно вздохнул.

— Переживает? — спросила я.

— Да. Умоляет не подходить к лошадям. Хотя сама когда-то нахваливала за успехи и всем рассказывала, какой я талантливый.

— И что случилось?

Женя помолчал, хмуро глядя на дорогу, а потом, снова вздохнув, заговорил:

— Когда мне было пятнадцать, я разбился — упал с лошади во время выступления. Пару дней в реанимации, пара месяцев по больницам… Ничего страшного и ужасного, что навсегда бы изменило мою жизнь, — он пожал плечами. — Мне вообще крупно повезло. Даже страха перед верховой ездой не появилось. Наоборот — я рвался обратно. А родители и тетя засели в глухую оборону. Меня чуть ли не с охраной отправляли в школу, чтобы сам не вздумал поехать на конюшни. Получилось так, что страх появился у них… У матери и у тетки, в основном, тут они были едины. Отец не стремился вникать в наши споры — отдавал бразды правления в моем воспитании женщинам. Короче, к конкуру я вернулся, но много позже. Я понимаю маму и ее переживания. Помню, что она ни на шаг от меня не отходила, когда я неделями отлеживался в палате, помогала заниматься, выполнять упражнения, чтобы быстрее встал на ноги, едва ли не на руках меня носила, но… То время ведь прошло. Я не могу всегда потакать ее страхам.

— Тяжело быть единственным ребенком в семье, — задумчиво заметила я.

Женя криво усмехнулся и спросил:

— Твои родители не душили тебя гиперопекой?

— Нет, — покачала головой я. — Скорее даже наоборот… Иногда про меня забывали и приходилось выкручиваться самой. Нас же четверо. Всех под одну дудку плясать не заставишь.

Женя мельком посмотрел на меня.

— Тебе повезло. Мне иногда кажется, что мать с теткой до сих пор соревнуются за звание лучшего надсмотрщика в моей жизни. Они называют это по-другому, но подмена понятий сути дела не меняет.

— А они вообще когда-нибудь прислушивались к твоим желаниям?

— Иногда. Например, когда я выбирал специальность и университет.

— И все?

— Как-то так.

— С ума сойти… И ты никогда не бунтовал? Ну… То есть ты не похож на маменькиного сынка.

— Спасибо, — он улыбнулся и продолжил. — Да, я бунтовал и старался любыми способами выиграть спор — составлял списки аргументов, продумывал тактику поведения, даже шантажировал! Смешно. Мне всегда приходилось отстаивать свои решения, защищать свое мнение. Я имел право спорить, но это была иллюзия свободы. Почти всегда я проигрывал. А потом…

Женя, будто что-то вспомнив, вмиг посуровел, и улыбка сползла с его лица.

— Потом мне стало все равно.

Я пристально посмотрела на Шершнева, но он молчал, поджав губы, словно не желал больше болтать лишнего. И мне вдруг стало страшно, что это конец, что мое признание возымело обратное действие, и вся эта исповедь — всего лишь прелюдия к нашему разрыву. Что Женя, став таким близким, теперь решит отдалиться. Окончательно, чтобы никто и никогда, используя его чувства и привязанности, не смог его контролировать.

— А сейчас тебе тоже все равно? — дрожащим голосом спросила я.

— Нет, — тихо ответил он, а потом, совершенно неожиданно ударив по тормозам, резко дал руля вправо, и мы вылетели на обочину.

Я, вцепившись в приборную панель, округлившимися глазами смотрела на раскинувшийся перед нами луг. Сейчас Женя явно не собирался рвать мне букет, и вообще этот его маневр здорово напугал меня. На секунду мне показалось, что мы попросту перевернемся — так лихо шеф ушел с дороги. Но нет, машину дернуло, и мы остановились — в траве, песке и клубах пыли, неподалеку от трассы. Женя сжал руль левой рукой, а правой переключил коробку передачу на паркинг.

— Аня, нам нужно поговорить, — произнес он, не глядя в мою сторону.

Его голос — отрывистый, яростный, низкий — напугал меня.

— Я тебя слушаю, — тихо и на удивление спокойно ответила я.

— Наверное, мне следовало рассказать тебе об этом раньше. Пока… Пока все не зашло слишком далеко. Но… Я не хотел и боялся. Не знаю, я и сейчас… Фух…

Он выдохнул и, отпустив руль, отвернулся. Я молча ждала.

— Не так давно я узнал, что… — и тут снова зазвонил его мобильный. Женя резко повернул голову, злобно посмотрел на источник шума и, схватив его, отключил. Бесцеремонно швырнул трубку на заднее сидение, после чего заглушил машину и опустил стекла. Снаружи пахнуло зноем и пряностью лета, а тишину нарушили привычные для этого времени звуки: шелестели, шурша под днищем машины, луговые травы, жужжали неутомимые насекомые, а с дороги доносился гул от пролетающих мимо автомобилей.