Книга Естественное убийство-2. Подозреваемые - Татьяна Соломатина

Конечно, очень заманчиво провести субботу в компании Ильфа и Петрова, покачиваясь в дачном гамаке и попивая вискарик. Ещё заманчивее было бы провести субботу с тобой, на любой достаточно упругой горизонтальной поверхности. Но нас разделяет океан (я достаточно высокопарен слогом?), а с мёртвыми мужиками мне в последнее время не везёт (вспомни Гоголя!), в отличие от мёртвых девиц (прости за цинизм). Поэтому я, будучи покорным слугой квотеров, твоим и заполошного Семёна Петровича, собираю «замечательную допровскую корзинку» (см. главу XXVII «ДС») и отправляюсь в следственный изолятор. «Может быть, я не приду ночевать… тогда ты завтра приходи с передачей. Только, пожалуйста, не приноси вареников. Что мне за удовольствие есть холодные вареники?»[19]

К слову, познакомился с юной-преюной славянкой. В понедельник идём с ней развлекаться.

Целую.

Твой Северный.

Ну, не смог отказать себе в удовольствии. На каждого старого-нестарого еврея должно приходиться по одной юной-преюной славянке!

Северный действительно собирался сегодня в допр… То есть – в СИЗО. У кого в наше время не на слуху эта аббревиатура? Она стала такой же привычной для слуха среднестатистического добропорядочного обывателя, как в прежние времена – КПСС. Любого нынешнего российского гражданина пробуди внезапно ото сна и спроси строгим голосом: «Что такое СИЗО?!» И он тут же выпалит, как его прадедушка – «Отче наш»: «СИЗО – следственный изолятор – пенитенциарное учреждение, место содержания под стражей, обеспечивающее изоляцию следующих категорий подозреваемых, обвиняемых, подсудимых и осуждённых: подследственных – находящихся под следствием и ожидающих суда; подсудимых – находящихся под судом; осуждённых – ожидающих конвоирования или следующих транзитом в учреждения, исполняющие наказание в виде лишения свободы: исправительные колонии, воспитательные колонии, колонии-поселения; задержанных, ожидающих экстрадиции в другую страну; осуждённых, оставленных для работ по хозяйственному обслуживанию; осуждённых, доставленных в следственный изолятор для предварительного следствия или суда по новому уголовному делу из мест лишения свободы». Таковы они, реалии нынешнего добропорядочного российского обывателя. Такие у него нынче ОБЖ, или, иначе говоря, – планида, что аббревиатура СИЗО ему знакома куда лучше, нежели БВЛ[20].

Северный действительно собирался сегодня в СИЗО. Навестить гражданина Егорова Виталия Андреевича. Но перед этим он отправился в прокуратуру. Ему обещали дать почитать кое-что из материалов следствия. А именно – дневник покойной Анны Александровны Румянцевой. И всякое прочее, вроде показаний свидетелей. Но прежде всего Всеволода Алексеевича интересовал дневник умершей девочки.

Не сказать, чтобы он был слишком огорошен, узрев, что почерк в дневнике и почерк в полученной им на дне интересных профессий записке идентичны.

Да, он сохранил записку. Ту самую, что предопределила канву его последующей, так сказать, «самоубийственно-образовательной лекции»:

«Как легче убить себя? То есть я хотел спросить, как небольнее всего себя убить? Из пистолета не так больно, как повеситься? Или легче всего ядом? А если под рукой нет пистолета и яда, а верёвкой пользоваться не умеешь, тогда что?»

– Вот я мудак! – прошипел Северный, перечитав текст на клочке бумаги.

Откуда бездетному холостяку было знать о моде нынешних девочек говорить о себе в мужском роде? Он об этом понятия не имел! Понятия не имел Всеволод Алексеевич, что и юные девочки, и вполне взрослые тётеньки лет под тридцать нынче частенько говорят о себе в мужском роде. Почему они это делают? Неизвестно. Возможно, потому, что феминизм окончательно победил. А может быть, всё ещё хуже – и скоро все возлежащие на диванах, играющие в компьютерные игры капризные мальчики, юноши, молодые люди и дяденьки заговорят о себе в роде женском? Всеволод Алексеевич подумал, что записку написал пацан. Тот же Еремеев, мечтающий стать олигархом, почему нет? Публичная бравада никогда не мешала глубинным трагическим процессам. Даже наоборот – любое проявление шутовства в возрасте гормонального взросления является маркером внутренних психологических бурь. Он подумал на мальчишку. А этот вопрос задавала девочка. Несчастная, глупая, запутавшаяся, беременная четырнадцатилетка! Если бы он знал!.. Тогда что? Ничего. Она не застрелилась, не повесилась, не облила себя бензином. Она умерла от тяжёлого осложнения беременности, редкого синдрома с высочайшим уровнем материнской летальности. Если бы он догадался, что это написала девочка, если бы даже понял, что именно Аня Румянцева, – ничего бы он не смог изменить. Так что лекция о «подвидах» самоубийц была направлена лишь на то, на что и была направлена – на исключение элемента романтики из такого сугубо физиологического акта, как лишение себя жизни. Милые детки просто обязаны знать! Как обязаны знать они о многом другом – например, о предохранении от нежелательной беременности. Аня Румянцева подумывала о самоубийстве. Что в её конкретном случае и вовсе не удивительно. О суициде подростки размышляют куда чаще, чем может показаться их родителям. Подростки – по сути своей отрицатели. В том числе – жизни как способа существования белковых тел. Тех самых белковых тел, которым всё равно, знает ли особь, из них состоящая, чем чреват таковой способ существования, или же ещё понятия не имеет, потому что учили её не тому и не те! Так что не трать, Всеволод Алексеевич, время на мысли. Читай дневник девицы и прочие материалы следствия. Лояльность к тебе районной прокуратуры со всеми твоими протекциями и рекомендациями – не безгранична. Через пару часов дадут пинка под зад и будут правы.

После обеда Северный отправился в следственный изолятор, где содержался гражданин Егоров Виталий Андреевич. Вареников Всеволод Алексеевич ему не принёс. Только блок сигарет. Сто лет уже как доктор медицинских наук, заслуженный врач РФ, профессор (ой, слава богу, не в штате кафедры, совместитель, всего пару часов в месяц), начальник бюро сложных экспертиз, некогда – лучший эксперт страны по баллистике и огнестрельным ранениям, и прочая, и прочая, и прочая, Всеволод Алексеевич Северный не занимался этим милым упражнением, подходящим для развития двигательных навыков у детишек, страдающих спастикой верхних конечностей, – распетрушиванием десятка пачек курева в кулёчек фасона «на развес». Даже вспомнилось, что когда-то сигареты поштучно в «табачках» продавали…

– Я уже даже не говорю, что не курю, – грустно усмехнулся приведённый конвоиром гражданин Егоров. – Спасибо! Мой адвокат предупредил, что вы придёте. Вы спро?сите, делал ли я это с… Аней? С моей падчерицей, – поправился он.

– Нет. Я всего лишь хотел сделать это… – Северный потянулся через стол и выдрал у Егорова небольшой клок волос.

– Ой! – невольно вырвалось у Виталия Андреевича.

– Извините. Мне так много не надо. Я нечаянно, – холодно сказал Всеволод Алексеевич, бережно заворачивая волосы подследственного в листок, вырванный из блокнота, и пряча в карман. – Вашему адвокату не удалось добиться разрешения на взятие у вас крови для генетического анализа. Совершенно непонятно по каким причинам. То, что я делаю, – незаконно. Но очень даже может быть, именно это поможет снять с вас как минимум одно из обвинений. Зато – самое тяжко наказуемое.