Книга Ноктюрны. Пять историй о музыке и сумерках - Кадзуо Исигуро

Женщина впервые откинулась на спинку стула и перевела взгляд на фонтан в центре пьяццы, где шумно возилась, норовя столкнуть друг друга в воду, кучка детей. Наконец Тибор сказал:

— Наверное, то же желание одолевало вас и во вторник. Желание подойти ко мне и дать совет.

Женщина улыбнулась, но сразу сделалась очень серьезной.

— Верно, так и есть. Потому что я узнала в вас себя, какой была когда-то. Прошу прощения, не примите мои слова за грубость. Но, честно говоря, ваш нынешний путь не совсем верный. И, когда я вас слушала, мне ужасно хотелось помочь вам найти правильную дорогу. Найти как можно скорее.

— Должен оговорить: я учился у Олега Петровича.

Выложив это, Тибор стал ждать, что она ответит. Он был удивлен, когда заметил, что женщина старается скрыть улыбку.

— Да, Петрович. В свое время он был весьма приличным музыкантом. Знаю, ученики Петровича до сих пор убеждены, что он заметная величина. Но в наши дни многие из нас считают его идеи, весь его подход… — Она покачала головой и развела руками. Заметив, что Тибор, внезапно онемевший от негодования, не сводит с нее взгляда, женщина снова тронула ладонью его руку. — Но довольно, молчу. У меня нет права. Оставлю вас в покое.

Женщина встала, и Тибор сразу остыл: он был добродушен по натуре и не умел долго сердиться. К тому же слова женщины о его старом учителе затронули в душе Тибора глубинную болезненную струну — мысли, которые он не осмеливался не то что высказать, но даже до конца продумать. Когда Тибор вновь посмотрел на женщину, взгляд его выражал скорее смущение, чем гнев.

— Ну вот, — начала она, — вы сейчас, наверное, слишком сердиты, чтобы подумать о том, что я сказала. Но мне бы хотелось вам помочь. Если вы решите, что готовы к разговору, я остановилась вот там. В «Эксцельсиоре».

«Эксцельсиор» был самый большой в городе отель, и стоял он прямо напротив, на той стороне пьяццы. Показав его Тибору, женщина улыбнулась и направилась в ту сторону. Тибор провожал ее взглядом: у фонтана в центре площади она внезапно обернулась, спугнув несколько голубей, помахала ему рукой и пошла дальше.

Назавтра и через день Тибор неоднократно ловил себя на том, что думает об этой встрече. У него всплывало в памяти, как женщина скривила губы, когда он с гордостью назвался учеником Петровича, и он снова ощущал прилив злости. Поразмыслив, Тибор понял, что дело не в самом старом учителе. Просто он привык думать, что имя Петровича окружено почетом и его ученикам всегда обеспечены внимание и уважение; иными словами, он привык рассчитывать на это имя как на свидетельство, которым можно похвалиться. И обеспокоился он именно оттого, что это свидетельство, похоже, утрачивало силу.

Тибор помнил также о приглашении, сделанном женщиной напоследок, и не раз, сидя на площади, обращал взгляд в дальний ее конец, где виднелся величественный портал отеля «Эксцельсиор», у которого то и дело тормозили такси и лимузины.

В конце концов, на третий день после разговора с Элоизой Маккормак, Тибор пересек пьяццу, вошел в мраморный вестибюль и попросил портье вызвать мисс Маккормак по внутреннему телефону. Тот позвонил, назвал имя Тибора и после кратких переговоров передал ему трубку.

— Простите ради бога, — произнес ее голос — Я забыла тогда спросить, как вас зовут, и не сразу поняла, кто это пришел. Но я вас, конечно же, помню. Признаюсь, я много о вас думала. Мне уйму всего хотелось бы с вами обсудить. Но знаете, давайте организуемся правильно. Виолончель при вас? Нет — ну конечно. Тогда почему бы вам не вернуться через час — ровно через час, и на этот раз с виолончелью? Я буду ждать.

Когда Тибор вновь явился в «Эксцельсиор», портье тут же указал ему на лифты и добавил, что мисс Маккормак его ждет.

Хотя дело происходило днем, Тибор ощущал некоторую неловкость, заходя в ее комнату, но он успокоился, когда увидел просторный номер, где о расположении спальни можно было только догадываться. Деревянные ставни на высоком окне-двери были распахнуты, трепетавшая на ветру тюлевая занавеска не помешала Тибору убедиться в том, что с балкона открывается вид на пьяццу. Сама комната, со стенами из нетесаного камня и темным дощатым полом, напоминала монастырскую келью; ее суровую простоту смягчали отчасти только цветы, диванные подушки и старинная мебель. По контрасту женщина была одета в футболку, тренировочные брюки и кроссовки, словно только что вернулась с пробежки. Гостя она встретила без особых церемоний, не предложила ни чаю, ни кофе, а сразу сказала:

— Сыграйте для меня. Что-нибудь из того, что играли на концерте.

Она указала на глянцевый стул с прямой спинкой, поставленный точно в центре комнаты, Тибор сел и вынул из футляра виолончель. Хозяйка, против его ожиданий, уселась боком к Тибору, перед одним из больших окон, и все время, пока он настраивал инструмент, смотрела прямо перед собой, в пустоту. Когда он начал играть, она не изменила позы и по окончании первой пьесы не проронила ни слова. Тибор быстро перешел ко второй пьесе, потом к третьей. Минуло полчаса, минул час. Сумрачная комната с чистой акустикой, рассеянный солнечный свет, что проникал сквозь колыхавшийся тюль, шум пьяццы в качестве звукового фона, а главное, присутствие хозяйки — все это придало исполнению Тибора новую глубину и смысл. К концу часа он уверился в том, что вполне ответил ожиданиям слушательницы, однако когда последняя пьеса была сыграна, она немного помолчала, повернулась к Тибору и произнесла:

— Да, как с вами обстоят дела, мне в точности понятно. Будет нелегко, но задача вам под силу. Определенно под силу. Давайте начнем с Бриттена. Сыграйте его снова, одну только первую часть, и мы поговорим. Вместе все и проработаем, понемногу за раз.

Когда Тибор это услышал, первым его желанием было запаковать инструмент и удалиться восвояси. Но тут другой природный импульс — то ли простое любопытство, то ли нечто более глубокое — заставил его забыть о гордости и вновь взяться за пьесу, указанную женщиной. Через несколько тактов та остановила Тибора и заговорила, и ему снова захотелось выйти за порог. Он решил про себя из вежливости потерпеть этот непрошеный урок еще минут пять, не больше. Но потом обнаружил, что просидел и эти пять минут, и следующие. Он играл еще, женщина что-то говорила. В первый миг ее слова, исполненные самонадеянности и чересчур отвлеченные, вызывали отторжение, но, постаравшись к ним приладиться, Тибор достигал поразительного результата. Так незаметно прошел еще час.

— Я как будто бы что-то увидел, — объяснял он нам. — Сад, где я еще не бывал. Он был там, вдали. На пути встречались всякие помехи. Но впервые — он был там. Сад, не виданный мною прежде.

Когда Тибор наконец покинул отель и направился через пьяццу к кафе, солнце уже садилось. Без меры счастливый, он позволил себе маленькое удовольствие: миндальное пирожное со взбитыми сливками.

В последующие несколько дней Тибор ходил в отель как на работу и каждый раз на обратном пути чувствовал себя если не окрыленным, как после первого визита, то, во всяком случае, исполненным новой энергией и надеждами. Комментарии мисс Маккормак становились все более резкими, человек посторонний усмотрел бы в них даже избыточный апломб, но Тибору теперь не приходило в голову применять к ним такую мерку. Он боялся теперь одного: что придет время ей уезжать, и эта мысль не давала ему покоя, тревожила сон, отравляла радость, когда он шел через площадь после очередного вдохновляющего занятия. Но каждый раз, когда он пробовал расспросить мисс Маккормак, ответ следовал неопределенный и не слишком обнадеживающий. «О, пока меня не выживут отсюда холода», — ответила она однажды. А в другой раз сказала: «Не уеду, пожалуй, пока не надоест».