Книга Поезд сирот - Кристина Бейкер Кляйн

После этого я неделю почти не встаю с постели. Седоволосый врач, пришедший меня осмотреть, прикладывает к груди холодный металлический стетоскоп, задумчиво вслушивается и объявляет, что у меня пневмония. Потом я несколько дней лежу в лихорадке, тепло укутанная: шторы в комнате опущены, а дверь открыта – чтобы миссис Мерфи могла услышать, если я позову. Она ставит на комод колокольчик и велит потрясти его, если что-то потребуется.

– Я недалеко, внизу, – говорит она. – Сразу и прибегу.

И хотя она постоянно суетится по хозяйству, бормоча под нос, что еще нужно переделать или что очередная «девочка» (она зовет их девочками, хотя все они девочки работающие) не застелила постель, или оставила грязную посуду в раковине, или забыла принести чайный прибор в кухню, уходя из гостиной, – стоит мне позвонить, она все бросает и мчится ко мне.

Несколько дней я то забываюсь, то прихожу в себя: открываю глаза, когда сквозь шторы начинает пробиваться неяркий солнечный свет – и вот уже в комнате опять темно; надо мной склоняется с чашкой воды миссис Мерфи, лица касается ее дыхание, отдающее дрожжами, к плечу прижимается теплая, мягкая плоть. Много часов спустя мисс Ларсен бережно кладет мне на лоб холодную сложенную салфетку. Миссис Мерфи поддерживает мои силы куриным бульоном с морковью, сельдереем и картофелем.

Когда я выхожу из лихорадочного забытья, мне кажется, что я продолжаю видеть сон. Неужели я действительно в теплой постели, в чистой комнате? Неужели за мной действительно ухаживают?

И вот однажды я открываю глаза навстречу свету нового дня и чувствую, что все переменилось. Миссис Мерфи меряет мне температуру, оказывается, что она опустилась ниже тридцати семи. Миссис Мерфи открывает штору и говорит:

– Глянь-ка, что ты пропустила!

Я сажусь и выглядываю наружу: снег застлал все пуховым покрывалом и продолжает падать, небо совсем белое, как и все вокруг: деревья, машины, тротуары, соседний дом; все переменилось. Я будто бы тоже пробуждаюсь к другой жизни. И меня накрыло покрывалом, скрыв и сгладив все острые углы.

Узнав, что я явилась почти без вещей, миссис Мерфи начинает собирать мне одежду. В прихожей стоит большой сундук, в нем хранится то, что оставили, съезжая, пансионерки: блузки, чулки, платья, свитера, юбки, даже несколько пар обуви – все это миссис Мерфи раскладывает на двуспальной кровати в собственной просторной комнате и велит примерить.

Почти все мне велико, однако несколько вещиц подходят: небесного цвета кардиган, расшитый белыми цветами, коричневое платье с перламутровыми пуговицами, несколько пар чулок, одни туфли.

– Дженни Эрли, – вздыхает миссис Мерфи, перебирая очень красивое желтое платье в цветочек. – Совсем была крохотулька, да такая хорошенькая. Но потом она оказалась в положении… – Миссис Мерфи бросает взгляд на мисс Ларсен, та качает головой. – Всяко в жизни бывает. Я слышала, у Дженни была прелестная свадьба и родился здоровый мальчик, так что все хорошо, что хорошо кончается.

Я потихоньку выздоравливаю и одновременно начинаю тревожиться: так оно долго не продлится. Меня куда-нибудь отправят. Я пережила этот год, потому что была обязана пережить, у меня не было выбора. Но теперь, узнав, что такое безопасность и забота, – как я вернусь обратно? Эти мысли подводят меня к грани отчаяния, и потому я приказываю себе – заставляю себя – выбросить их из головы.

Спрус-Харбор, штат Мэн

2011 год

На этот раз Вивиан дожидается Молли у входной двери.

– Готова? – спрашивает она и, едва Молли переступает порог, направляется к лестнице.

– Погодите. – Молли снимает свой тренч, вешает на черную железную вешалку в углу. – А чашку чая?

– Времени нет, – отвечает Вивиан через плечо. – Знаешь же, какая я старая. В любой момент могу умереть. За дело!

– Правда? Вот так, без чая? – ворчит Молли и тащится следом.

Странная происходит вещь. Раньше из Вивиан приходилось вытягивать каждое слово, она лишь честно отвечала на конкретные вопросы, а теперь истории так и льются одна за другой, и их так много, что Вивиан, похоже, и сама этому удивляется.

– Ну кто бы подумал, что в старике столько крови? – говорит она после очередной записи. – Это из «Макбета», милочка. Почитай.

Вивиан еще никогда и ни с кем не говорила о том, что ей пришлось пережить в поезде. Позорная была затея, утверждает она. Слишком много нужно объяснять, слишком трудно в это поверить. Отсылали детишек поездом на Средний Запад, собрав с нью-йоркских улиц, – так собирали утиль и мусор и складывали на баржу, чтобы отправить с глаз подальше.

Да и вообще, как говорить о том, что ты потерял абсолютно все?

– А как же муж? – удивляется Молли. – Ему-то вы наверняка рассказывали.

– Кое-что – да, – говорит Вивиан. – Но слишком уж болезненные были воспоминания, не хотелось его расстраивать. Иногда забыть проще.

Каждый вскрытый ящик подстегивает воспоминания. Швейные принадлежности, завернутые в марлю, возвращают Вивиан в мрачное жилище Бирнов. Горчичного цвета пальто с армейскими пуговицами, вязаные перчатки на мягкой подкладке, коричневое платьице с перламутровыми пуговичками, аккуратно уложенный чайный сервиз с крупными розами. Вскоре Молли уже в состоянии удержать в голове имена всех участников событий: Ниев, бабушка, Мейзи, миссис Скетчерд, Дороти, мистер Соренсон, мисс Ларсен… Одна история тянет за собой другую. «Прямой и правильный путь правоты». Будто стачивая из лоскутков одеяло, Молли размещает их в нужном порядке и сшивает в единое целое, создавая узор, который было не разглядеть, пока лоскутки лежали по одному.

Когда Вивиан рассказывает, как ей жилось по указке чужих людей, Молли кивает. Она прекрасно знает, каково это – подавлять свои естественные склонности, вымучивать улыбку, когда внутри все мертво. Через некоторое время сам перестаешь понимать, что тебе нужно на самом деле. Поначалу испытываешь благодарность за малейшее проявление доброты, а потом, с годами, в тебе развивается недоверие. Зачем этот человек что-то для тебя делает – наверняка он ждет чего-то взамен? Впрочем, делают для тебя что-то редко. В большинстве случаев ты видишь людей с худшей их стороны. Понимаешь, что взрослые почти всегда лгут. Что почти все люди думают только о себе. Что интересуешь ты их только до тех пор, пока тебя можно использовать.

Так и выковывается твой характер. Ты слишком много знаешь, и знание делает тебя опасливой. Ты всех боишься, никому не веришь. Отвыкаешь выражать свои подлинные чувства, зато учишься притворяться. Прикидываться. Изображать сочувствие, которого на самом деле не испытываешь. Следуя этой тактике, ты, если повезет, можешь научиться выглядеть так же, как и все, хотя внутри у тебя непоправимый надлом.

– Ну, я не знаю, – говорит Тайлер Болдуин на одном из уроков по американской истории – они только что посмотрели фильм про индейцев-вабанаки. – Как там говорят: «Добыча достается победителю»? В смысле так оно всегда бывает повсюду в мире. Кто-то побеждает, кто-то проигрывает.