Книга Бесы с Владимирской горки - Лада Лузина

– Что-что? – На миг Чуб замерла с приоткрытым ртом, позабыв снова откусить бутерброд. – Это тоже легенда?

– А вот это как раз исторический факт! – у Вероники был вид фокусника, с гордостью извлекающего кролика из цилиндра… Хоть в данном случае, скорее уж летучую мышь. – Я когда-то писала статью о Танском. Еще в 1861 году далекий потомок полковника – украинский писатель и историк Александров опубликовал их семейное предание. Похоже, в их роду верили, что Антин Танский был настоящим вампиром и после смерти любил вставать из гроба и гулять до утра… И родным сыновьям пришлось рубить ему голову. При жизни он обокрал и убил монахов афонского монастыря и за то заслужил от их игумена страшное проклятие. Грешника отказалась принять сама земля. Так вот, родной брат этого Танского – был прапрадедом Гоголя. Я тебе больше скажу, жена Танского была ведьмой, и вполне официально пребывала за чарование под судом. Такая вот дурная наследственность. И дядя Гоголя, как упырь, свою голову потерял, и племянник. Ведь проклятие игумена распространялось на весь род: «і рід його нанівеч зведеться!»

– Вау… Гоголь – проклятый потомок вампира! А ведь он еще и цилиндр носил как у Гэри Олдмена в «Дракуле», – добавила аргументации Чуб и снова с наслаждением впилась зубами в свой бутерброд.

* * *

«Я прямо как Гэри Олдмен в старом фильме «Дракула» Стокера», – подумала Катя, разглядывая в зеркальном стекле билетного киоска свой мужской цилиндр и мрачные черные очки.

В отличие от Маши Ковалевой, Катерина Михайловна не умела попадать в Прошлое по щелчку пальцев.

Впрочем, жаловаться на отсутствие силы ей не пристало – скорее уже на переизбыток оной. Не даром для нейтрализации колюще-режущего взгляда «горгоны» она постоянно носила защитные темные очки.

Потому и нынешняя ее экипировка для путешествия в Прошлое была необычной – под бобровой шубой виднелся мужской фрак. Мужчина в темных очках, рассудила Катерина Михайловна, привлечет куда меньше внимания, чем дама. Богомолка в стильных темных окулярах – явление для патриархальной Лавры уж совершенно немыслимое!

Дабы переместиться в Лавру Прошлого ей пришлось снова выйти из монастыря на Лаврскую улицу и подойти к центральному входу под самой древней Троицкой надвратной лаврской церковью XII века, способной послужить порталом в минувшее.

Хоть было всего три часа дня, день уже накрывало легкой дымкой приближающихся сумерек.

Катя честно купила в маленьком киоске билет (не разорюсь!), дошла с ним до полукруглого входа в Святые врата, протянула бумажный прямоугольник мужичку-билетеру в молодежной спортивной куртке и бейсболке, и одновременно произнесла «Забудь все!», вставляя в ворота волшебный ключ в Прошлое.

«Именем отца моего велю, (дай час, который мне должно знать)» – прозвучало заклятие.

Хоть целью ее вояжа была честнАя глава князя Владимира – за годы киевичества и Катерина, и ее соратницы, привыкли полностью полгаться на Город.

Даст он ей 1980, 1916 год – хорошо. А если изысканный господин в антипролетарской бобровой шубе окажется в 1918-м, посреди толпы революционных матросов…

Пипец матросам.

Катерина Михайловна Дображанская будет лишь рада возможности приспустить свои защитные черные очки и заняться физиотерапией для глаз. (Ибо мало что утомляет столь сильно, как необходимость постоянно сдерживать силу).

Но нынче у Киева были на Катю иные – менее кровожадные планы.

* * *

Здесь, в Прошлом, тоже царствовал сумрачный зимний день, – но несшийся с небес мелкий снег отгонял темноту.

Печерской лавре шла зима!

Пожалуй, именно зимой – не весной и не летом – Лавра была самой сказочно-красивой, как будто снег был ей сродни, был сделан из той же небесной плоти, что и ее белые стены.

Белые стены высокой колокольни, белые стены Успенского, Троицкой, Всехсвятской, белые стены старинных монастырских келий…

– Идем, идем матушка-барыня!..

Катерина Михайловна оказалась в толпе паломников, на первый взгляд и не поймешь в каком году. Нищие, юродивые, крестьяне и мещане, множество людей, пришедших из дальних городов, в истрепанных башмаках, пыльной одежде, перепоясанные торбами, увешанные мешками, корзинами, не слишком следили за модой.

– Идем… идем… – маленькая седая и слепенькая старушка в черной одежде тащила Катю за мохнатый рукав шубы – то ли сослепу перепутала ее со своей матушкой-барыней, то ли со свойственным слепым чутьем угадала под платьем богатого господина не слишком решительную даму. – Радость, матушка, радость-то какая, – открыли его! Помню, при прошлом царе была, в щелочку токма смотрела. И то за радость великую почитала! Все своими глазами видала… Лежит весь целокупен, в полном нетлении. И дух от него, точно из Эдемского сада!

– И чем разгневал их Павел наш? – спросил мужчина в бараньей шапке и драном кожушке. – Столько годков его точно в полоне держали!

Толпа паломников казалась целеустремленной, двигаясь в известном им одним, но вполне конкретном направлении.

Как обычно, на церковной земле, Катя сразу испытала малоприятные приступы подступающего недомогания. Лавра, в отличие от обителей святой Варвары, не собиралась давать ведьме поблажек, и Катерине Михайловне следовало провести свою операцию быстро и споро, пока не начнется жар.

Но хоть зваться Павлом честнАя глава князя Владимира априори никак не могла, Катя пошла за толпой. Если уж произнесла заклятие «Дай час, который мне должно знать», не стоит противиться… До взрыва 1941 года далече – хватит времени и на главу Владимира. А недомогание она потерпит – легко только кошки родят.

Великая церковь – еще не взорванный истинный Успенский собор, построенный не из кирпичиков, а из сотни сотен легенд, – приближался к Кате.

Толпа двигалась куда-то к задней части «Небеси подобного» Успенского храма, план которого по легенде Печерского патерика был ниспослан некогда прямо с небес.

И однажды павшая с неба церковь снова взлетела туда, откуда пришла – в киевские небеса.

И кто бы ни совершил это страшное преступление, было оно наказанием. Не оценили киевляне подарок, павший с божьего неба, и подарок забрали обратно на небосвод.

Но пока что Белые стены Успенского, кучерявые барочные навершия, святые на фасаде свысока посматривали на старшую из Киевиц.

По ходу движения Катя успела сплести из десятков разрозненных фраз целую историю неизвестного Павла, уроженца Червоной Руси (нынешней Галичины, города Самбора в Львовской области), ставшего по воле судьбы митрополитом Тобольским – острым на язык, непокорным царской власти, категорично не принявшим секуляризацию церковных земель.

Оттого-то теперь власть категорично открещивалась от него самого. Хоть нетленные мощи владыки давно стали предметом почитания, не мог бунтовщик стать официальным святым! Власти не только отказывались причислить Павла к преподобным угодникам, но столетие держали мощи закрытыми для всех, и лишь по особому распоряжению начальства, лишь избранным счастливчикам позволялось приблизиться к гробу… не взирая на то, что молва о его чудотворениях уже не уступала славе целительных мощей Агапита и Алипия.