Книга I love Dick - Крис Краус

И почему принято считать, что жизнь Дженис Джоплин – нисходящая спираль в саморазрушение? Все, что она сделала, рассматривают сквозь призму ее смерти. Роже Жильбер-Лекомт, Курт Кобейн, Джими Хендрикс, Ривер Феникс тоже покончили жизнь самоубийством, однако их смерти мы считаем последствием жизней, в которых они зашли слишком далеко. Но стоит девочке выбрать смерть – Дженис Джоплин, Симона Вейль, – как смерть тут же начинает ее определять, становится следствием ее «проблем». Быть женщиной до сих пор означает быть запертой внутри сугубо психологического. Неважно, насколько бесстрастно или масштабно женщина формулирует свое представление о мире, как только в него включается ее личный опыт, ее чувства, в центре внимания снова оказывается она сама. Поскольку чувства пугают, мир отказывается признавать, что их можно рассматривать как научную дисциплину, как форму. Дорогой Дик, я хочу, чтобы мир был интереснее, чем мои проблемы. Поэтому я должна сделать свои проблемы общественными.

Переписка между Гюставом Флобером и Луизой Коле похожа на шоу «Панч и Джуди». У Луизы Коле, писательницы девятнадцатого века, были розовые щечки и славные кудряшки. В отличие от ее противницы Жорж Санд (которая предпочла «жить как мужчина», пока года не скрыли ее под маской великого матриарха), Луиза хотела писать и она хотела быть женственной. И то, как сложно это совмещать, она сделала темой своего творчества. Флобер думал: «Вы – поэт, прикованный к женщине! Не думайте, что вы сможете изгнать то, что тяготит вас в жизни, дав этому волю в искусстве. Нет! Сору сердца нет места на бумаге». Год за годом они встречались в Париже, он назначал место и время свиданий – секс и ужин раз в месяц, всякий раз, когда Флобер нуждался в отдыхе от его писательских будней в Руане. Однажды Луиза захотела познакомиться с его семьей. И тут слово биографу Флобера Фрэнсису Стигмюллеру: «Описанная Флобером запальчивость Эммы Бовари, безусловно, родилась из визгливых требований Луизы». Когда Флобер наконец разбил ей сердце, она написала об этом стихотворение, на которое он ответил: «Ты превратила Искусство в средство для отвода эмоций, в какой-то ночной горшок, который вовремя подставили, чтобы не перелилось я не знаю что. Но пахнет гадко! Пахнет ненавистью!»

Если ты женщина во Франции девятнадцатого века, то тебе отказано в доступе к безличному. И все же –

* * *

Мне тяжело давалось описание второй картины, висевшей в паре с «Вальтером Беньямином» и отсылающей, как все говорят, к холокосту, поэтому я вернулась на выставку в воскресенье, чтобы еще раз на нее взглянуть. Я поехала в Нью-Йорк, проведя всю субботу с моей старой подругой Сьюзен Купер, Спятившей Жидовской Ведьмой Первой Степени. После многих лет в Нью-Йорке семья сослала Сьюзен в Вудсток, где она руководит галереей.

Она вечно крутит какие-то аферы. Например, она продает фотографии Билли Нейма, которые он сделал на «Фабрике» Энди Уорхола. Я купила черно-белый принт с Джоном Кейлом, Жераром Маланга и Нико. В пиджаках в стиле Неру, накуренные, они стоят в парке, похожем на место убийства в «Фотоувеличении», и пялятся в пустоту. Не уверена, расписался ли серебряным маркером внизу фотографии сам Билли, или это сделала Сьюзен, но мне было плевать.

На второй картине Р. Б. Китая «Если нет, то нет» изображены две группы по трое (мужчин). К каждой из этих групп примыкает обнаженная женщина. Первая группа сгрудилась в левом нижнем углу картины возле черноватого водоема с плавающими в нем предметами. Подсознание – темный оазис. Мужчины – раненые солдаты. В водоеме находятся следующие предметы:

• овца возле оливкового дерева с густой кроной;

• две книги в синих переплетах, выброшенные;

• лицо девочки, смотрящее из-под воды прямо в небо;

• сломанная колонна;

• голый мужчина, сидящий на кровати после сна;

• черный ворон, усевшийся на пергаменте;

• красное мусорное ведро цилиндрической формы.

Вторая группа мужчин отдыхает в пальмовой роще в правом верхнем углу картины. Пальмы двигаются и сгибаются, как спины людей. Между отдыхающими мужчинами вздымается то ли тень, то ли облако в форме дикой крысы или свиньи. Эти мужчины уже побывали в водоеме или они просто смотрят в его сторону? Так или иначе, они обессилены, в состоянии, похожем на («где ивы не сгибаются») отличный кавер Ричарда Хелла на песню Дилана Going Going Gone.

Небо над этими людьми слоится фиолетовым, оранжевым, взрывается ядерными гавайскими цветами из мандариновой воронки в центре картины. Но на левой стороне воронки небо совсем другое: черно-зеленые грозовые тучи сгущаются над казенным зданием типа амбара. Дахау, Аушвиц. Разинутые ворота: пасть, пункт прибытия. Мы вольны додумывать сами, что означает перепад цветов на небе – небеса напоминают об истории или географии? Впрочем, все прекрасно знают, что «нет ничего, что могло бы повлиять на небо или заставить его хоть немного поморщиться… ни крику ужаса или отчаяния, или ненависти, ни мольбе в глазах шестидесяти миллионов святых и невинных детей не удалось тронуть его» («Ангел», Дэвид Рэттрэй). В самой природе небес заложена безжалостность.

Две части картины разделяет дорога цвета утиного дерьма, ведущая к арке на фоне неба. Но сквозь нее, в отверстии, там, где должно продолжаться исполосованное оранжевым небо, перед нами предстает единственный случай наслоения. Голубое дерево на дороге прямо перед аркой указывает на проход сквозь нее. Врата в рай. И в этом раю – рощи цветущих деревьев, зелено-розовый пейзаж в духе Фра Анджелико. В этой крошечной сцене спрятан еще один слой: небо за деревьями заменено абстрактным крупным планом: мутная смесь розового и зеленого, размазанная позади этого практически библейского пейзажа.

Мне не очень понравилась эта картина. Мне показалось, ее проблема была в том же, в чем и проблема многих евреев, желающих объяснить холокост, найти в нем смысл или искупление. Конец безродному космополитизму. Эта картина, особенно рядом с «Парижской осенью / Вальтером Беньямином», рассказывает нам о том, что чрезмерные страдания могут быть оправданы, поскольку они возвращают или направляют нас к Земле Подсознательного. «Если нет, то нет» рассматривает подсознательное как то, на чем держится наше прошлое и наше будущее. Вся колода Таро сжата до одной-единственной карты. Подсознательное – это то, до чего редуцирована история. «Если нет, то нет» – одна из немногих картин Рона Б. Китая, где разобщенность используется, чтобы собрать композицию. Инструменты исследования (разлом) на этот раз использованы, чтобы ввести мистический настрой или единство. Расположение людей (мужчин) всецело зависит от этого мутного водоема: они движутся к нему, или сторонятся его, или, увидев его, находят утешение в объятиях обнаженных женщин. Но так ли нередуцируемо подсознательное?

По-моему, взгляд Р. Б. Китая на бессознательное даже безвкуснее, чем разогретая на второй день курица «Маренго» или сценка ее приготовления, которую я написала для тебя. Почему?

(Потому что он оторван от времени.)

* * *

Я не подозревала о том, что я жидовка, пока в двадцать один год не переехала в Нью-Йорк и не познакомилась со своей родней. Намеки, конечно, были: то, что своей лучшей подружкой я выбрала Венди Уайнер, одну из шести или семи евреек среди двух тысяч детей в нашем маленьком реднековском городке. Что у моих хоть сколько-то примечательных бойфрендов в Новой Зеландии были фамилии Розенберг и Мельтцер. Единственного «открытого» еврея в моем классе начальной школы Ли Нэйдела вся школа дразнила «носачом». Возможно, мои родители, регулярно посещавшие христианскую церковь, просто пытались меня уберечь.