Книга Короткие слова – великие лекарства - Микаэль Юрас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ян больше никогда не сможет говорить. Тьерри больше не говорил, Анна тоже. Они общались между собой как можно меньше, в основном о визитах к врачам: одни встречи отменялись, другие переносились на новое время. И о ближайших операциях. Семейная жизнь больше не существовала. Дом заполнила пустота, центром которой был Ян.
Тьерри сердился на себя, Анна сердилась на него. Они оставались рядом ради своего сына. Ян никогда не упоминал об аварии. И о ее последствиях тоже. Придя в себя в больнице, он попытался заговорить с матерью, сидевшей в кресле, которое больница великодушно предоставила ей. В этом кресле она жила уже две недели. Спала в нем. Ела в нем. Анна никогда не думала, что сможет просидеть столько часов в таком неудобном кресле, – она, которая покупала себе мебель только в самых дорогих магазинах. Теперь она постепенно осознавала, что какой-то человек, не думая об удобстве и эстетике, сконструировал кресло, в котором главное – способность уместить на сиденье человеческий зад.
Ян пытался говорить, но безуспешно. Он попытался кричать, как будто задыхался. Это было все, что он смог сделать. Ян понял, что произошло. Он больше никогда не сможет говорить со своей матерью.
Через пятнадцать минут пришел врач, который предложил Яну грифельную доску и ручку для несмываемых текстов. Доктор не смог найти ничего другого: больнице не хватало денег. На самом дне отчаяния иногда можно найти чуть-чуть облегчения.
Первая фраза, которую Ян написал неловкой дрожащей рукой, была: «Где папа?»
Анна смотрела на эти слова как на драгоценную реликвию. Они согревали ее сердце: Ян любил своего отца.
«Где папа?» Она ничего не знала об этом. Он оказывался рядом, а через мгновение исчезал. Он не осмеливался смотреть на своего сына.
– Не волнуйся, дорогой, папа здоров. Он не пострадал в аварии. Врачи скоро тебя вылечат, не беспокойся.
И Анна заплакала, потому что знала, как велика ее ложь. Ложь была огромной, как соленое озеро. Каждую секунду Анна выпивала литры жидкости, которую трудно усвоить. Ян тоже понял, что произошло. Понял без медицинских объяснений. Инстинкт, общий для всех людей, помог ему осознать размер его несчастья. Он не выздоровеет. У него больше нет рта. Губы исчезли, их отсутствие скрывают толстые повязки. А внутри ротовой полости нет языка – всего или части, он не мог сказать в точности. И зеркал в комнате не было. Они тоже исчезли. Остались только гвозди в стене. Ему хотелось встать перед одним из гвоздей, сорвать с лица все, чем оно было закрыто, и сделать то, что запрещают детям, – высунуть язык, и высунуть сильней, чем делают обычно, чтобы измерить его одним взглядом.
Тьерри приходил к постели сына в конце дня, когда Анна уходила, потому что ее просили уйти. Нужно жить дальше, говорили врачи. Начинало темнеть. Свет беспокоил ее сына, поэтому лампы не включали. Монотонно гудевшие аппараты так слабо освещали палату, что это мешало передвигаться по ней.
Тьерри стоял, прислонившись к обогревателю. Он никогда не садился, словно собирался очень скоро уйти. Ян ничего ему не писал. Тьерри говорил несколько банальных фраз и уходил.
Однажды утром, когда Анна готовилась провести целый день в полумраке и тишине, Ян протянул ей листок:
«Папа и ты говорили?»
– О тебе?
Ян покачал головой: нет.
– О чем ты хочешь, чтобы мы говорили, Ян? Для нас важен только ты.
«Есть кое-что другое».
– Напиши.
Ян начал составлять длинный текст для своей матери. Он писал без колебаний и задержек, слова текли естественно. Больше их не удерживало никакое препятствие.
У Тьерри была любовница или, вернее, вторая жена. Все поездки совершались не вдвоем, как думала Анна, а втроем: Тьерри, Ян, Клер.
На листке бумаги и в жизни Анны появилась Клер. Имя. Образы. Гнев. Ян служил прикрытием, был сообщником Тьерри. Все эти годы он ничего не говорил матери, чтобы не создавать неприятностей. Молчал, чтобы избежать скандалов. В том, что он сделал сейчас, было немного жестокости: теперь, когда он страдает, почему бы не пострадать другим, в частности, его матери? Как она все это время не понимала, что происходило во время этих повторявшихся путешествий? Разве она идиотка?
Анна два раза прочитала слова Яна. Какая несчастная у нее жизнь! Она больше не хотела Тьерри.
Анна представляла себе, что Тьерри вел машину, а Ян сидел на пассажирском месте. Теперь ей нужно было изменить свою картину событий. С этого времени она видела Яна одного на заднем сиденье, а впереди – смотревшую на Тьерри Клер.
– Мой дорогой! Прости.
«Папа все время был с этой женщиной. Люди думали, что она моя мать. Папа никогда им не противоречил. Я глотал слюну».
– Мы поговорим об этом – я и твой отец.
Разговор так и не состоялся: он был неинтересен матери Яна. Она не знала, что сказать Тьерри, а Яну не была нужна эта беседа. Родители договорились не говорить сыну, что они расстались. Началось время недомолвок. Отец и мать думали обмануть сына, но он не был дураком. Отец приходил к нему все реже. Мать постепенно стала употреблять в разговоре «я» вместо «мы» – грамматический признак того, что пара распалась…
Анна ухватилась за сушилку для полотенец, но это не помешало женщине неотвратимо двигаться вниз. Она медленно соскальзывала на пол. Она была тяжелой – такой тяжелой, что не могла держаться на ногах.
Ян в первый раз почувствовал жалость к своей матери. Какая она маленькая и худенькая, эта женщина! Он написал:
«Ты вся мокрая, мама, и дрожишь. Пойдем со мной в мою комнату».
– Спасибо за любезность. Помоги мне встать, пожалуйста.
Анна чувствовала, что слаба. Гнев, влага и слишком тяжелый груз накопившихся за эти годы чувств тянули ее к земле. Яну пришлось приложить силу, чтобы поставить мать на ноги. На мгновение он пожалел о том, что заставил ее вытерпеть так много. Анна оперлась на его плечо, и они вместе прошли по длинному коридору к комнате Яна. Два человека неумело шагали по дому. Они прошли мимо подставки для зонтов, которая больше не была пустой. Ян старался не смотреть на нее.
Я ждал новостей о Мелани, но, поскольку их не было, решил пойти к ее родителям. С письмом в кармане, которое будет предлогом, если мне придется объяснять им причину моего появления. У меня всегда были хорошие отношения с ними. Они относились к своей дочери с безграничным восхищением – восхищением размера XXL, как футболки, у которых длина до колен. Это было разнообразием после размера XS, который предоставляла мне мать.
Я снова прошел той дорогой, по которой мы шли вдвоем. Ничего не изменилось, как в стихах Верлена:
Сад родителей Мелани был само совершенство. Его можно было бы показать в журнале, который специализируется на уходе за придомовой территорией. Даже в декабре этот сад выглядел живым, в противоположность соседним лужайкам, которые заросли сорняками, и чувствовалось, что они заброшены до весны. Проходя через него, я ступал по японской шаговой дорожке, которую выложил из камней мой бывший тесть. Я помнил тот знойный день, когда он копал, чтобы довести до конца свое дело. Он редко останавливался и в этих случаях с трудом выпрямлялся, чтобы выпить бутылку воды, которую ему приносила восхищенная жена. С этого дня был формально установлен запрет ходить по газону. Хотя сад при моем появлении был пуст, в моих ушах до сих пор звучал голос отца Мелани: «Осторожно – газон!»
