Книга Зимний излом. Том 2. Яд минувшего. Часть 2 - Вера Камша

2

Кто сказал, что счастлив тот, кого ждут в доме его? Какой-нибудь гоган? А может, бириссец или вообще Дидерих? Откуда взялась въевшаяся в память фраза, Робер не помнил, но в ставшем еще и спальней кабинете его ждали сразу двое: Клемент и достославный из достославных.

При виде хозяина его крысейшество укоризненно пискнул и без долгих раздумий вскарабкался на плечо. Гоган улыбнулся одними глазами, он был чисто выбрит и тепло одет. Он уходил, Иноходец это понял до того, как Енниоль раскрыл рот. Уходящего всегда узнаешь, особенно уходящего с тяжелым сердцем

– Сын моего отца ждал хозяина этого дома, – негромко произнес достославный. Он больше не пытался быть талигойцем, по крайней мере с Робером. – Настала пора воде стать водой, а земле – землей.

– Зачем? – Эпинэ устало потер виски. – Простите, я сяду… Был очень трудный день. И ночь тоже.

– Блистательный заговорил так, как ему положено от века, – покачал головой гоган, – и это правильно. Шар судеб набирает ход, ветер срывает одежды, и каждый становится тем, кем рожден. Сын моего отца рад, что встретил потомка огнеглазого Флоха, иначе бы сердце его ожесточилось на Первородных.

– Я тоже рад, что узнал вас. – Почему они всякий раз прощаются, словно собрались умирать? – Вы спасли мне жизнь, но это не главное…

– Правнуки Кабиоховы излечили блистательного, это так, – Енниоль тоже взволнован, хоть и не подает виду, – но подошел он к черте по вине народа моего и по вине сына отца моего. Если может недостойный подать совет первородному, то вот он. Сбрось камень дружбы в пропасть забвения и уходи, пока мосты не обрушены. Нет разума в бродящих по пепелищу, и нет доблести в плаче на руинах.

– Наверное. – В щеку ткнулись жесткие усы, Клемент был тут как тут. – Камень дружбы я сбросил, врать не буду, но как я могу сбежать? Мы принесли в Талиг беду…

– Да не станет она большей, – поднял руки к расписному потолку гоган, – правнуки Кабиоховы не желали этому городу зла.

Верно, не желали, они просто не думали о Жанетте Маллу, девочках Маризо, повешенном «гусенке». Гоганов можно понять, они в Талиге чужаки, а виноваты – свои, и ты первый. Эпинэ поднялся, придерживая ладонью крыса.

– Нам надо выпить. На прощание… У меня есть кэналлийское, его прислал герцог Придд… Это он отбил Рокэ Алву.

– Сын моего отца не видел троих из внуков Кабиоховых, – вздохнул Енниоль. – Но слышал много и не всегда хорошее. Потомок задумчивого Оллиоха непонятен, но лучше иметь другом его, чем забывшего слово.

– Это больше не важно. – Робер достал бутылку, она была старше отца. – Придд ушел в Ноймаринен. Достославный из достославных, что передать Мэллит?

Безбородый гоган задумчиво сгреб выскобленный подбородок, странный жест, если не знать… Вечно мы забываем о потерях и хватаем пустоту.

– Ставшая Залогом предала дом свой и кровь свою ради тени на стене. – Темные глаза смотрели строго и устало. – Будет дорога ее темна, а конец – горек.

– Это несправедливо! – не сдержался Эпинэ. – Вы связали ее с Альдо, даже не спросив… Это мы поклялись и предали, хотя могли сказать «нет»!

– Блистательный не предавал семени своего, – отрезал достославный. – Он не лгал перед лицом сынов Кабиоховых, не скормил сердце свое псам победы, и благословение огнеглазого Флоха стало ему ответом.

Благословение или проклятие? Эпинэ разлил вино, оно было красным, как закат. Как вышло, что гоганский старейшина стал талигойскому неудачнику ближе соплеменников и ровесников? Шар судеб или просто одиноче-ство?

– Ты жесток, достославный, но жизнь еще более жестока. Мэллит любит, Альдо – нет, это очень больно…

– Только живой испытывает боль, – гоган спокойно поднял бокал, – тот, у кого не болит, мертвей камня и холодней болотной тины. Сильные взнуздывают боль, слабые прячутся в нее, как в гнездо. Блистательного боль поднимает к небу, ставшую Залогом – тянет на дно…

Девочка уже на дне, но не понимает этого, а Матильда сбежала. Принцесса смогла бы, нет, не утешить, удержать от отчаянья, а что может не уберегший любви мужчина?

– Я отвечаю за Мэллит. – Сказал бы он это, если б продолжал любить? – Что ей грозит? Что я могу для нее сделать?

– Хранить связанного с ней, – холодно сообщил достославный. – У Залога нет своего пути и своей судьбы. Мэллит – тень называемого Альдо, она будет, пока есть он.

– Достославный! – выкрикнул Робер, сам не понимая, молит он или приказывает. – Освободите Мэллит! Договора нет, Залог больше не нужен… Сударь, я не отпущу вас, пока вы ее не освободите! Я проведу вас во дворец, никто не узнает… Скажите девочке, что она может просто жить!

Пальцы Енниоля, желтоватые, длинные, сомкнулись на запыленном стекле, и гоган с силой толкнул бутылку к Роберу.

– Пусть блистательный возьмет это вино и вернет виноградные гроздья, пусть он возьмет стекло и вернет поташ и песок кремнистый…

Енниоль ничего не может. Сделанное сделано, ничья магия не вернет тебе спокойный сон, а Мэллит – свободу.

– Смерть Альдо что-нибудь изменит?

– Ставшая Залогом примет удар, нацеленный в изменившего, – подтвердил худшие опасения достославный, – защитив его, ты спасешь ничтожную. Чтобы поразить воина, нужно пробить щит. Чтобы сохранить щит, нужно возвести крепость и укрыть воина в ней.

Правда ли это? Или Залог такая же сказка, как Ночь Расплаты? Енниоль верил, что луна покарает клятвопреступников, и ошибся. А что угрожает Мэллит, если сюзерен нарвется на пулю или проглотит яд? Ничего, кроме неизбывного горя, если только девочка переживет Альдо…

– Правнуки Кабиоховы не тронут предавшую их, – зачем-то сказал достославный и вдруг спросил: – Правда ли, что внук Вентоха дважды отдал свободу за слово свое?

– Правда, – бездумно подтвердил Робер. – Алва вернулся, но не в Багерлее, а в Ноху.

– Первородный знает цену сказанного. – Лицо Енниоля вновь окаменело. – Пусть сын твоего отца отвяжет себя от чужой колесницы. Есть Слово и слово. Названный Альдо лгал кровью и мыслью, зная, что лжет. Счастье, что сын моего отца отдал золото за труху, а не за пламень всепожирающий, но блистательный не юная Мэллит. Он свободен в глазах огнеглазого Флоха.

Свободен? Если забыть присягу, братьев, Олларию, восставшую Эпинэ, привязанную к Альдо Мэллит, Ворона с Моро, он, конечно, свободен. Иноходец поднял браслет с молнией:

– Сударь, я не прощу себе то, что сотворил после договора с вами, но это моя вина. Если б мы с Альдо отказались, тысячи людей остались бы живы.

– Блистательный заблуждается. – Енниоль всего лишь свел брови, но недаром в Агарисе про достославного из достославных говорили шепотом. – Шар судеб сминает жизни человеческие, как град поле пшеничное. Правнуки Кабиоховы хотели остановить бег его и воткнули копья на пути его, но гнилыми оказались древки. Блистательный не уменьшил зло и горечь, но и не увеличил.