Книга Лежачий полицейский - Юлия Лемеш

Оказывается, у меня есть совесть. Которая вдруг намекнула проведать деда Нила. Захватив непременный кулек с конфетами, я стесняясь заглянула в приоткрытую дверь. Оседлав сундук, дед раздражал воздух пиликаньем на скрипке. Извлеченные звуки напоминали о чем угодно, включая самоубийство Гитлера, но на музыку похожи не были.

– Что на вас нашло?

– Еврейский вопрос. – В ответе не было ничего намекающего на суть проблемы.

Дед Нил скорбно отложил пыточный инструмент и рассказал мне кошмарную историю из своего детства. Оказывается, он все-таки учился в школе, но больше семи классов не осилил.

– Я тогда в Питере жил. Меня даже в блокаду эвакуировали. Потом как-нибудь расскажу. Страшные были времена. Тебе не понять. Война только закончилась. Голод. Жуть. У половины класса обуви не было. Считай, почти весь год босыми ходили. У меня первые свои штаны лет в семнадцать появились. А так все перешитое донашивал.

– Зато, наверное, все дружные были, – понадеялась я.

– Как же! Дрались между собой. Школа на школу. Улица на улицу. Район на район. Мы тогда отдельно от девочек учились, – прибавил он, таким замысловатым аргументом объясняя агрессию.

– Вы же вроде деревенский?

– Это я потом уехал.

– А при чем тут еврейский вопрос?

С первого по четвертый класс с отважной питерской шпаной мучился маленький еврейский мальчик. Дед отлично помнил все изощренные пытки, которыми потчевали одноклассники умненького, но хилого мальчика. Особенно меня поразил сложный высокоинтеллектуальный юмор написывания до краев еврейских валенок.

Дед Нил поглаживал дешевую треснутую скрипку и повторял:

– Хороший был пацан. Списывать всегда давал. Но на кулачках – никакого проку.

– Стыдно, – понимающе промолвила я.

– Стыдно, – признал Нил. – Вот бы встретить его да поговорить.

– Я могу в Интернете поискать, может, жив еще. Вы только имя его скажите.

– Да не помню я. Склероз проклятый. Врачи говорят, что к старости все больше из детства вспоминается. Все жду. Может, и выплывет имя, тогда сразу к тебе. Ты уж постарайся, не подведи.

– А подруги ваши куда подевались? – с некоторым испугом спросила я, опасаясь кладбищенского ответа.

– На променаде. Я им теперь прогулки ежедневные прописал. Ладно. Иди. Я дальше вспоминать стану.

Провожаемая визгом смычка, я осторожно прикрыла дверь, чтоб не спугнуть самую чистую скорбь. Глупее которой нет ничего, но и правильнее тоже.

К дому брел утомленный пучок старух, цепляющихся друг за друга для равновесия. Та, что посредине, шла буквой «г», опираясь на палку. Ее незавидный крен спасал остальных. Позволяя в особо критические моменты делать вид, что помогают. Старуха злобно ворчала, отбирая необходимую опору. Мое громкое «Здрасьте» встрепенуло усталые ряды.

Старухи почуяли близость отдыха и прибавили ходу. Оставив согбенную товарку в арьергарде. На подходах к квартире Нила у них открылось второе дыхание. Они недружно исполнили: «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц, и в наших пропеллерах дышит спокойствие наших границ».

Отстающая поозиралась по сторонам. Громко стуча палкой, юркнула в парадную и удрала в собственную квартиру. Наверное, переодеться.

Теперь и у меня появилась привычка стоять у окна. Особенно когда мне непонятно, как жить. Стою и бессмысленно таращусь вдаль. Сама за собой я этого не замечала. Игорь подсказал. Глупая привычка, но безобидная. Просто если я заметила себя у окна с пустыми глазами, то пиши пропало – что-то разладилось.

События смешивались в запутанный клубок, не давая мне никакой возможности определиться, что на данном этапе важнее. Разоблачить маму, понять, почему мой Игорь таскается к Ритке, почему Карабас увиливает от обещанной помощи или почему я с такой регулярностью думаю про Коловорота. Этот гадкий диктатор принялся вползать в мои мысли чаще, чем хотелось. Чтоб избавиться от наваждения, я решила попробовать спровоцировать Коловорота. Не велели лезть в мамины дела? Фиг вам. Теперь я буду светиться где только возможно. Чтоб подстегнуть Коловорота к активным действиям. С такими так только и можно. Как взбесится, непременно разговорится. Тогда только подставляй уши.

Глава 32

Никому ничего не сказав, доехала до маминого дома. Засекла авто Карабаса. Который, по идее, должен сидеть в засаде.

Сегодня пасмурно. Небо подернуто дымкой. Температура градусов пятнадцать. Значит, солнечный удар мне не грозит. Хорошо, что на дверях соседнего дома пока нет ни кодового замка, ни замка на чердак. Его Карабас свинтил. Пробралась по откидной железной лестнице к чердачному люку. Блин, раньше мне помогали залезть. Руку подавали и в попу подталкивали. Еле забралась. На чердаке темно и страшно. Кажется – из каждого угла злодеи подглядывают.

На крыше меня ждал первый сюрприз – Карабаса там не было. Расположившись для длительного ожидания, я от скуки начала обмусоливать поведение Игоря. Сопоставляя нюансы интонаций, выражение лица и вскользь брошенные фразы. Все ясно – он мнит себя виноватым в Риткином перевоплощении. Ну точно! Навоображал себе. Типа она была так в него влюблена, что после отказа во взаимности впала в тоскливый штопор и только с помощью Котенка вернулась к жизни. Ну и самомнение у моего любимого!

Нацедив в пластмассовую чашку еще одну порцию кофе, я отпила глоток и осторожно заглянула вниз. Опаньки! Карабас собственной персоной. Несется на всех парусах. Руки заняты букетом цветов и двумя пакетами. Испугавшись не на шутку, я отпрянула. Ничего себе коленкор. Если он сейчас припрется ко мне с цветами, то я абсолютно не знаю, что делать. Блин. Неужели он все это время был тайно в меня влюблен?

На всякий случай приняв расслабленно-соблазнительную позу, я настороженно ловила каждый звук, ожидая топота по крыше. Больше всего меня смущало неумение жестко отказывать влюбленным кавалерам. Опыта недоставало. Обычно я что-то мямлила про «мы останемся друзьями», но тут нужна была иная стратегия. Холодность и непреклонность плюс твердое «нет». Да, пожалуй, именно так. А еще лучше – изобразить легкое недоумение, смешанное с искренним сочувствием. Немного пошевелив лицом, я решила, что нашла самую выразительную маску, и застыла.

Следующий глоток кофе оказался отвратительно холодным. Невозможный сладко-кислый вкус исказил мое продуманное лицо, на которое некому смотреть. Карабас так и не появился. Он только что мелькнул в мамином окне, задергивая штору. Насколько возможно разглядеть – рожа у него сияющая. В отличие от моей.

Пораскинув остатками встревоженных мозгов, я начала пятиться к трубе. Судорожно прижимая термос к груди. По пути ободрав коленку.

Карабас знает про возможность слежки. Значит, ему ничего не стоит посмотреть, а нет ли на крыше маленькой глупой дурочки. Труба была надежная, кирпичная. Я закрутила крышку термоса и выкинула полупустую чашку.