Книга Попытка возврата - Владислав Николаевич Конюшевский

нам, ты заходил к одной старушке? Сам ведь рассказывал, что это именно она тебя направила к живущим неподалеку русским.

— А, — я неопределенно пошевелил руками возле лица, — очень сильно на бабу-ягу похожая? Честно говоря, не знал, как ее зовут, но такую, пожалуй, забудешь… И что там с этой бабкой произошло?

— С ней — ничего. Просто она рассказала о встрече с тобой своей сестре. Сестра — мужу. А племянник этого мужа помогал макизарам. И не просто помогал, а входил в число тех, кого островитяне задействовали для поиска своих людей…

— М-да… действительно — случайность. Но ведь это еще ни о чем не говорит.

Мишка кивнул:

— Не говорит. Только англичане, сопоставив даты, заинтересовались этой встречей. Идей у них не было никаких, вот и стали цепляться за соломинку, решив на всякий случай поближе присмотреться к живущей в этих местах русской семье. А после того как десятого апреля Пашка прогнал с нашего поля какого-то клошара, который резво укатил на велосипеде, эта соломинка превратилась в полноценное бревно.

— Объясни?

— Да что там объяснять? Человек, выглядевший как бродяга, сначала шарился возле заброшенной мельницы, а потом ползал недалеко от теплиц…

— Гильзы?

— Они самые. И свежие отметины от пуль на мельнице. Бой ведь был хоть и короткий, но интенсивный. Потом, когда тебя отправили, мы, конечно, окопчики зарыли и, как снег растаял, гильзы подсобрали, но, видимо, не все…

— Поня-я-тно…

Теперь действительно все стало понятно. Свежие гильзы — это, разумеется, не доказательство, но эти самые доказательства в контрразведке добудут на раз, дай лишь до подозреваемых добраться. Только подозреваемые оказались легки на подъем и, как сказал Михаил, после известия о развале фронта и быстром продвижении союзнических войск к Сент-Антуану они не стали искушать судьбу и уехали на север, в Линсон — город, находящийся на границе с Эльзасом. Их приезд практически совпал с уходом немцев, и два дня Кравцовы жили спокойно, рассчитывая дождаться окончания активных боевых действий на востоке и перебраться в русскую зону оккупации. А позавчера в Лин-соне, который совсем недолго пребывал в полном безвластии, появился первый мобильный патруль союзнических войск. Несколько джипов и бронетранспортеров просто проскочили по главной улице и уехали, но это стало для Мишки сигналом, что ждать больше нельзя. Как по заказу, наши войска в этот день вышли к Маасу и остановились, поэтому Михаилу надо было только перебраться через реку и у первого же советского офицера потребовать, чтобы его передали в СМЕРШ.

Контрразведчики, которые в последнее время приняли не один десяток наших разведчиков, заявлению Кравцова, что он человек какого-то «Колдуна», вовсе не удивились и, послав запрос, просто передали его по цепочке. Подобные запросы отрабатывались очень оперативно, и вот не прошло и суток, как я с ним встретился.

А теперь, выслушав Михаила, поинтересовался:

— Действовал ты правильно. Только непонятно, чего ты своих оставил в этом Линсоне? Ехали бы все сразу.

— Куда? Я ведь, считай, в неизвестность шел. Да и встретить тут именно тебя никак не рассчитывал. В самом лучшем случае, сославшись на «Колдуна», думал получить пропуск для семьи в советскую зону, обойдя бюрократические проволочки, а дальше действовать согласно закону о реэмигрантах. Но после совсем короткого допроса меня накормили и отвели в эту комнату, а через несколько часов пришел капитан и сказал, что завтра приедет мой куратор. Я даже сначала не понял, про кого мне говорят, пока контрразведчик не объяснил, что он имеет в виду. Честно говоря, на такую удачу я и не рассчитывал… Но эти часы, как на иголках, провел…

— Думал, что я вам тогда пыль в глаза пускал, и на самом деле никакого «Колдуна» нет?

— Даже не это… Просто вдруг страшно стало жизнь настолько круто менять. Ведь о том, что нас может ожидать на новом месте, я судил только по словам да по радиопередачам. А что там будет на самом деле — неясно… Извини…

— Не извиняйся, это я сам сглупил, что такой вопрос задал. Но теперь ты понял, что это вовсе не слова?

Кравцов сощурился и медленно ответил:

— Увидев тебя, я убедился в том, что мой боевой друг слово держит.

Блин, какой Мишка, оказывается, осторожный человек. И как фразы строит: дескать, тебе верю, но вот, как к моей семье отнесутся в СССР, скажу по факту. В принципе, правильно действует парень. Без излишней восторженности. Ну тогда и я ему ничего говорить не буду. В смысле, с КАКОГО верха пришел приказ относительно Кравцовых. Вот переправят их в тыл, пусть сам посмотрит и обалдеет…

— Ладно, недоверчивый ты наш. Скоро сам все увидишь. И как к реэмигрантам относятся, и какая у нас жизнь вообще. Отношение, думаю — не разочарует. А касательно жизни… комфорт в СССР, конечно, пока не на том уровне, которого хотелось бы, но ведь все в наших руках.

Михаил ухмыльнулся.

— Ну на особый комфорт я и не рассчитываю. Ты не забыл — мне ведь уже приходилось тесно общаться с советскими людьми, которые много о себе рассказывали. В том числе и о довоенной жизни…

Я сначала даже не врубился, о ком он говорит, но почти сразу дошло — о «русском» отряде маки, в который вливались бывшие советские военнопленные, бежавшие от немцев. А как дошло, почувствовал мгновенный стыд, что не поинтересовался судьбой ребят раньше. Они ведь собирались к нашим выходить, когда линия фронта приблизится, и я им тоже советовал ссылаться на «Колдуна». Но во Франции фронта уже нет (лишь в северной и северо-западной части страны немцы еще трепыхаются), только и о парнях тоже не слышно. Неужели погибли? Спросил о них у Кравцова и услышал:

— В отряде погибли двое: Степан Троекуров, помнишь, высокий такой, постоянно с СВТ ходил, и Ринат Боягов. Но Рината ты вроде не знаешь… — Собеседник замолк, чего-то прикидывая, а потом, сам себе кивнув, добавил: — Он уже после тебя появился.

— А остальные где?

Мишка, зло цыкнув зубом, ответил: