Книга Кассия - Татьяна Сенина

– Да, а сейчас, по-видимому, он решил, что опыт его деятельности в Церкви подошел к концу… Говорит, что хочет окончить жизнь философом, в покое и тишине. И то сказать: ведь он прошел все степени, от мирянина до патриарха, всё повидал… Как исследователю ему теперь и правда должно быть неинтересно!

Лизикс и некоторые из иконоборцев, вместе с ним захотевших присоединиться к Церкви – среди них Христодул и еще несколько прежних работников императорской канцелярии, – были приняты в православие во время императорского выхода в день Пятидесятницы. Мефодий действительно решил обставить поторжественнее присоединение одного из влиятельных еретиков, и покаявшихся приняли не просто через проклятие ереси, но и через миропомазание. Присоединившихся облекли в белые одежды, как после крещения, вручили им по горящей свече и торжественно ввели в Великую церковь, где они удостоились причастия Святых Таин вместе с православными. После этого Христодула вновь взяли работать в канцелярию – он не только смирился с тем, что придется работать под начальством Фотия, но даже был отчасти рад этому. Протоасикрит искренне поздравил его с присоединением к Церкви и вообще был очень дружелюбно настроен. Не ожидавший этого Христодул растрогался и, улучив момент, попросил у Фотия прощения за прежние враждебные выпады. Тот лишь улыбнулся и сказал:

– Да и я должен просить у тебя прощения, Христодул, ведь я тогда посмеялся над тобой… Но теперь, как сказал поэт,

«…оставим вражду и, смиряяся друг перед другом,Оба взаимно уступим, да следуют нам и другие»!

Лизиксу тоже предложили место в канцелярии, но он отказался и предпочел оставаться дома, дожидаясь внуков от своих сыновей.

– Наше время прошло, – сказал он с улыбкой Фотию после литургии, – а ваше только начинается. Дай Бог, чтобы вам повезло больше, чем нам!

…После разгрома павликиан, учиненного по настоянию патриарха и по приказу императрицы, несколько тысяч еретиков сбежали к Мелитинскому эмиру Амру. Предводителем их стал Карвей, бывший протомандатор при стратиге Анатолика. Убежденный павликианин, с восстановлением иконопочитания он только еще больше утвердился в своих взглядах: насмехаясь над христианами, Карвей говорил, что они не имеют никаких убеждений, а всегда верят так, как им прикажут свыше. Извержение из сана иконоборческих клириков он воспринял с откровенным злорадством, правда, пожалев, что на их место «нарукоположат других, еще худших». Вывод из всего этого был один: церковная иерархия, священство и обряды суть зло и должны быть отменены… Павликиане вступили в соглашение с арабами, и вскоре Карвей со своими людьми стал делать набеги на ромейские земли, причиняя бывшим сородичам не меньше вреда, чем магометане. Захваченных пленных павликиане частично оставляли себе, а частично продавали арабам, и среди первых же ромеев, попавшихся к ним в Колонии, оказался турмарх Каллист, назначенный туда на службу еще Феофилом. Карвей лично подарил его халифу, а тот предложил турмарху принять ислам и, встретив отказ, заточил в ту же тюрьму в Самарре, где уже шесть лет томились захваченные в Амории ромейские военачальники – все, кроме Аэтия, который был вскоре после захвата Амория казнен вместе с персидским мятежником Бабеком.

Пленные сидели в оковах в мрачной темнице и терпели много лишений. В течение всех этих лет к ним приходили разные люди от халифа и предлагали принять магометанство, но ромеи отказывались. Когда к ним Каллист присоединился, многие из них были уже больны и ослабели от суровых условий тюремной жизни. Пленники обрадовались, увидев единоверца, к тому же прибывшего с родины. Его забросали вопросами о том, что там происходит, и Каллист рассказал о кончине императора, восстановлении иконопочитания и обо всем прочем.

– Значит, все родственники августы тоже возвратились к почитанию икон? – спросил Константин Вавуцик.

– Да, – ответил турмарх, – и твоя супруга тоже, и ее братья и сестры. Госпожа София, как я знаю, все эти годы творила много милостыни и молилась, чтобы Бог дал тебе терпения перенести варварский плен. С тех пор, как Мутасим отказал государю отдать вас за выкуп, она мало надеялась вновь увидеть тебя живым…

По мере того как силы заключенных слабели, к ним всё чаще приходили агаряне с уговорами принять ислам. Одни призывали узников пожалеть своих родных и друзей, скорбящих на родине об их участи, и говорили, что ромеи могут принять магометанство притворно, чтобы получить свободу, а позже, во время какого-нибудь военного похода, перебежать к своим и вернуться к христианству. Другие сожалели об участи пленников и оплакивали их «неразумие», поскольку они не хотят признать «могущество Аллаха и его пророка», несмотря на то, что столько раз испытали его на себе, терпя жестокие поражения от магометан. Третьи удивлялись, что пленники не хотят предпочесть закону Христа «гораздо более легкий и приятный для исполнения» закон Магомета. Однако узники в ответ осмеивали агарянскую веру, многоженство и ночное обжорство во время поста; указывали, что о Христе в Писании было множество пророческих свидетельств, а о Магомете – ни одного; наконец, говорили, что военные победы не зависят от истинности веры, поскольку когда-то Бог позволил завоевать множество земель идолопоклонникам – персам, потом Александру Македонскому, а затем римлянам…

Когда кто-нибудь из узников начинал унывать, Константин Вавуцик старался утешить собрата по заключению.

– Смотрите, – говорил он, – как долго мы уже тут находимся и в каких ужасных условиях, а ведь мы почти всю прошлую жизнь провели в удовольствиях и удобствах! Разве это не свидетельство явной помощи Божией? Если бы Господь не укрепил нас, как бы мы смогли вынести всё это? Будем же благодарить Его за такой о нас промысел, ведь этими страданиями очищаются все наши прежние грехи!

Наконец, видя, что ромеи не поддаются ни на какие уговоры, халиф – это был сын Мутасима Харун ал-Васик – решил предать их смерти. Некоторые из его советников, правда, предлагали выдать их ромеям за большую сумму золота, но Васик отказался:

– Если мой отец, захвативший этих нечестивцев, не отдал их грекам даже за двести кентинариев золота, то и мне не следует делать этого, тем более, что сейчас за них уже вряд ли столько предложат – кому нужны эти отощавшие больные люди!

Об этом решении узнал Венду, некогда предавший Аморий арабам. Получив от Мутасима пятьсот тысяч дирхемов и отрекшись от христианства, он с тех пор служил при дворе халифа, однако по старой памяти питал симпатию к Константину Вавуцику. Вечером 5 марта Венду пробрался в тюрьму и, подозвав через окошко в двери нотария Константина, некогда служившего у Вавуцика и вместе с ним взятого в плен, тихо сказал:

– Константин, я много лет с любовью относился к твоему господину и даже до сих пор жалею его и хочу ему добра. Я узнал, что халиф собирается завтра казнить всех вас, если вы не примете ислам. Посоветуй твоему господину притворно принять агарянскую веру и сам сделай то же, так вы избавитесь от смерти, а если в душе своей вы не отступите от Христа, Он, думаю, не прогневается за это, ведь вы находитесь в таких тяжких обстоятельствах!

Константин перекрестился и ответил словами псалма: