Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова

Бурминовы были родом из деревни Гладкие Выселки Захаровского района той же Рязанской области. Женился дед Илья Васильевич на местной, Марье Гурьевне Чивиковой, привез жену в Москву, и они жили с ней на Овчинниковской набережной, где им дали комнату в небольшом деревянном доме с палисадником. У них было две дочери: Валентина и Лидия, будущая мама героя этой книги.

Не так давно Юрий Поляков побывал на родине деда и бабки в Гладких Выселках. «Когда-то это была огромная по нашим среднерусским представлениям деревня, — рассказывает он, — где проживали больше тысячи человек. Пока искал родню, выяснил, что Бурминовых там называли Барминовы. Дом Вассении Чивиковой был на одном конце деревни, а дом Минодоры Барминовой — на другом. Дед Гурий Егорович Чивиков, отец бабушки Мани, погиб, кажется, в германскую. А вот дед Василий Карпович Барминов умер в 1934 году. Именно он еще задолго до революции пришел в Москву и стал работать в типографии Сытина, куда потом определил сыновей Илью и Ивана. Мать и тетка часто вспоминали пруд, на который выходил окнами дом и огромный сад бабушки Васёны. Пруд еще остался, но сама деревня усохла, сжалась до десятка домов, занимая четверть от одной из своих прежних улиц. Кое-где видны еще остатки садов, а пруд теперь оказался вдалеке от деревни: Дома вокруг него не сохранились. Заросший пустырь».

Не дождавшись писем от ушедшего на фронт мужа и получив в конце концов извещение, что тот пропал без вести, Марья Гурьевна после войны вышла замуж за Жоржика, деда Георгия. Вот как вспоминает о ней Поляков: «Бабушка Марья Гурьевна тоже была неграмотной, такой и осталась до конца жизни, но во всем остальном являла собой полную противоположность бабушке Анне: крупная, спокойная, жизнерадостная. Если баба Аня после гибели мужа даже не пыталась наладить личную жизнь, сурово осуждая женщин, которым это удавалось, то Марья Гурьевна ее бурно налаживала. Она жила с Жоржиком, фронтовиком, которого я и считал дедом, а после его внезапной смерти в 1964-м от инфаркта, погоревав, раза три сходилась-расходилась с другими пожилыми кавалерами, пока не дожила до старушечьей безмятежности. Умерла она в 1989 году».

Отголоски конфликта между двумя бабушками, по-разному понимавшими вдовью честь и долю, нашли отражение в семейном романе «Замыслил я побег…». Правда, «строгая» бабушка вобрала в себя еще и черты Елизаветы Михайловны, свекрови старшей дочери Бурминовых Валентины, в замужестве Батуриной. Елизавета Михайловна происходила из обрусевших немок, была хорошо образованна и до революции служила гувернанткой в богатых домах. Приезжая в гости к тете Вале в коммунальную квартиру на четвертом этаже старинного дома, построенного великим Казаковым (угол Большого и Малого Комсомольских переулков), Юра с удивлением рассматривал альбом со старыми фотографиями, запечатлевшими солидных мужчин в котелках и дам в затейливых шляпках. Эта неведомая родня относилась к линии дяди, Юрия Михайловича Батурина, военного музыканта, в свободное от службы время игравшего в джазовом оркестре. По обмолвкам взрослых можно было догадаться, что отца Ю. М. Батурина репрессировали. Но когда и за что — не понятно. Хлебнувшее лиха поколение не любило распространяться на такие темы.

В судьбе мальчика тесно переплелись, влияя на его формирование, самые разные семейные традиции и уклады. Так, на летние месяцы семь лет подряд Юра ездил на родину деда Георгия в Селище под Кимрами. Эти места, как и речка Колкуновка, подробно описаны в романе «Грибной царь». Знание деревенской жизни и живой народной речи пришло к будущему писателю именно по этой линии.

Когда деревянный дом на Овчинниковской набережной снесли, а на его месте построили позднюю, без архитектурных излишеств, сталинскую многоэтажку, бабушка Маня получила неподалеку комнату на восьмом этаже надстроенного дореволюционного доходного дома. Но это случилось в середине 1950-х. А во время войны вся семья ненадолго уезжала в эвакуацию, запомнившуюся как тяжелое испытание. С раннего детства Юра слышал рассказы о продовольственных карточках, которые страшно было потерять, о вкусных котлетах из картофельных очисток, о бомбежках и жизни впроголодь. Наверное, именно по этой причине Лида Бурминова, окончив школу, продолжила учебу не где-нибудь, а в пищевом техникуме. В то время среднее, среднее специальное и высшее образование было платным, и в столице плата за обучение была выше, чем в других городах страны, но все же вполне доступной для всех слоев населения.

На Маргариновый завод в Балакиревском переулке Лида Бурминова попала по распределению, вернувшись с практики из Воронежа, а через несколько лет, после замужества и рождения ребенка, ей дали комнату в расположенном рядом с заводом общежитии. Там, в доме номер один по Балакиревскому переулку, и прошло Юрино детство.

Родители его познакомились еще школьниками, в конце войны, когда Бурминовы вернулись из эвакуации. Оказались в общей дворовой компании: от того места на Маросейке, где жил Михаил, до дома Лидии на Овчинниковской набережной было минут 15–20 ходу. Михаила в конце войны чуть не забрали на фронт, даже обмундирование выдали, но потом было решено распустить призывников его года по домам. Во всяком случае, согласно семейному преданию, сестры Лида и Валя ходили провожать Мишу в военкомат.

Романтическая любовь, как правило, долгой не бывает и редко перерастает в глубокое чувство. Вскоре Михаила призвали в армию, а Лида окончила школу и поступила в техникум. И вряд ли оба думали, что детское знакомство определит всю их дальнейшую судьбу.

Тогда в сухопутных войсках служили три года, а Михаил отдал армии почти четыре — долго не увольняли в запас: после Фултонской речи Черчилля обострилась международная обстановка, и вчерашние союзники вполне серьезно рассматривали варианты ядерных ударов по лежавшему еще в руинах Советскому Союзу. Но воевать отцу не пришлось, к великому огорчению родившегося много лет спустя сына. Вот как он описал это в стихах:

А мой отец не побывал на фронте. Сказал майор, взглянув на пацана: — Вот через год, когда вы… подрастете… — А через год закончилась война. А через год уже цеха гудели. И мой отец не пожалел трудов, Чтоб на российском, выдюжившем теле Белели шрамы новых городов. Но мирные заботы уравняли Хлебнувших и не видевших огня, И в нашем общежитии в медали Своих отцов играла ребятня. На слезные расспросы про награды Отец читал мне что-то из газет. — Не приведи! Но если будет надо, Заслужим, а пока медалей нет! — Я горевал. А в переулке сонном Азартно гомонил ребячий бой, Но веяло покоем, миром, словно Не выдохшейся майскою листвой. И мне, над кашей бдевшему уныло (Пока не съем — к ребятам не пойду!), Все реже, реже мама говорила: — Эх, нам в войну такую бы еду! — …Тянулись дни, и годы пролетали, И каждый очень много умещал. И я забыл, взрослея, про медали, Да и отец уже не обещал. Но каждый раз, услышав медный голос (Наверно, доля наша такова!), Отец встает. Но речь опять про космос За холодящим — «ГОВОРИТ МОСКВА…».

Пока Михаил служил, Лидия, отучившись, прошла в Воронеже практику и получила распределение в Москву. Когда же, демобилизовавшись, Михаил Поляков вернулся, через какое-то время они встретились, то ли случайно, то ли в прежней, но уже повзрослевшей компании, и юношеское чувство вспыхнуло с новой силой.