Книга Кислый виноград. Исследование провалов рациональности - Юн Эльстер

2) При объяснении на читателя обрушивается каскад глаголов без подлежащего, соответствующий свободно плавающим намерениям, которые не могут быть приписаны ни одному индивиду.

3) Существует презумпция, что вопрос Cui bono? не просто один из многих вопросов, которыми полезно руководствоваться при исследованиях, но некоторым образом привилегированный вопрос.

4) Предлагаемое объяснение при более внимательном анализе оказывается чистой фантазией – ловким бездоказательным объяснением, которое мог бы придумать любой, у кого есть крупица остроумия и изощренности. Лейбниц сухо замечал о философах-неоконфуцианцах: «Сильно сомневаюсь, что у них хватило пустой утонченности допустить существование мудрости, не допуская существования мудреца»[249]. Фуко, Бурдье и им подобным, конечно, хватает утонченности постулировать дьявольский план без дьявола, который бы его вынашивал.

Однако не все объяснения с точки зрения последствий относятся к этой грубой разновидности. Среди более изощренных способов обосновать такие объяснения можно привести следующие:

1) Поведение может объясняться его последствиями, если те были запланированы актором[250].

2) Незапланированные последствия также могут объяснять поведение, если имеется некий другой агент, который (а) получает выгоду от этого поведения, (б) понимает, что он извлекает выгоду из него, и (в) способен поддерживать или усиливать это поведение, чтобы извлекать выгоды[251].

3) То же самое объяснение приводится, когда агент сам признает, что поведение имело незапланированные и благоприятные последствия, которые затем его подкрепляют[252].

4) Даже когда последствия не запланированы агентами, которые их производят, и не признаются агентами, которые извлекают из них выгоду, они объясняют поведение, если описан механизм обратной связи между последствиями и поведением. Естественный отбор – важный пример такого механизма[253].

5) Даже если ни одно из указанных условий не выполняется, можно ссылаться на последствия в качестве объяснения при наличии некоторого общего знания, гарантирующего существование механизма обратной связи, даже если мы не в состоянии описать его в каждом конкретном случае[254].

6) Или же объяснение может полностью обойтись без намерения, признания или обратной связи и вместо этого основываться на точно установленном законе последствий[255].

Я не могу здесь обсуждать эти разновидности функционального объяснения, лишь только скажу, что (1)-(4) имеют широкое применение в социальных науках, тогда как (5) и (6) имеют более сомнительный статус[256]. Позвольте мне вместо этого прямо обратиться к вопросу об объяснении с точки зрения последствий, которые, по сути дела, являются побочным продуктом объясняемого. Работы Пьера Бурдьё поднимают этот вопрос в самой острой форме, поскольку именно такие объяснения составляют их суть. Если отбросить случайные промахи, он прекрасно отдает себе отчет в том, что способность производить впечатление и достигать отличия несовместима с намерением это делать. Так, например, символическое поведение мелкой буржуазии объясняется через самоподрывное намерение произвести впечатление[257]. Однако общий сюжет «Отличия» состоит в том, что поведение, успешно производящее впечатление, также может объясняться через успех как объективную или неосознанную стратегию, подчиненную цели. Однако остается неясным, что имеется в виду под объективной стратегией. Нам так и не говорят, как отличить поведение, которое лишь по случайности служит интересам агента (Бурдьё ведь наверняка согласился бы, что такие случаи есть?), от поведения, которое может быть объяснено фактом того, что оно им служит.

Поэтому мое возражение Бурдьё касается вовсе не использования для объяснения последствий, которые по сути своей являются побочным продуктом, а лишь отсутствия у него интереса к механизму. Вполне может существовать неинтенциональный механизм, благодаря которому поведение может возникнуть или закрепиться в силу определенных последствий, которые являются побочным продуктом. Снова вернемся к анализу эвергетизма у Вена. Если безрассудное великолепие – условие для завоевания симпатий народа, а последние – условие для получения или удержания власти, тогда скупые и те, кто слишком рассудочно пытается быть великолепным, не смогут добиться власти. Так мы могли бы объяснить некоторые паттерны поведения – великолепие власть имущих – последствиями, которые по сути являются побочными продуктами, через вышеописанный механизм типа (2). Согласно Вену, объяснение было бы неправильным, потому что вторая посылка ложная. Щедрость не была важна для власти, по крайней мере поначалу; и даже когда она стала важна, нерасчетливость не была обязательной[258]. Тем не менее подобное возражение не так важно для меня, как то обстоятельство, что в предлагаемом объяснении намечен как минимум один механизм, следовательно, оно терпит неудачу на достойных эмпирических основаниях. Главной мишенью моей критики являются объяснения, которые не предлагают ни механизма, ни аргумента в пользу того, что без них можно обойтись, но просто опираются на непродуманное допущение, что если у щедрого поведения есть такие в высшей степени желательные результаты, то этим и объясняется щедрость. Такое объяснение позорным образом терпит неудачу, потому что вытекает из ошибочно понятых поисков смысла.

Гипотетическое объяснение, процитированное выше, ссылалось на искусственный отбор как механизм, посредством которого незапланированные последствия могут служить объяснением своих причин. Еще одним механизмом может быть закрепление внутри индивида, то есть случай (3). Как уже говорилось в I.2, люди часто занимаются деятельностью, приносящей награду, именно потому, что она ее приносит, но это не то же самое, что сказать, будто бы они занимаются ею с целью получить награду. Когда награды относятся к состояниям, являющимся побочными продуктами, это различие приобретает ключевую важность. Даже если, скажем, чувство удовлетворения или самореализации – по сути дела, побочный продукт и потому не может быть мотивацией для действия, оно может закреплять мотивацию заниматься теми видами деятельности, которые дают такие побочные продукты. Скорее всего, именно поэтому художники занимаются искусством, ученые – наукой и так далее. Они занимаются ими не ради острых ощущений, но чтобы «сделать все правильно», и тем не менее когда они получают острые ощущения, если им удается «сделать все правильно», их мотивация к такого рода занятиям усиливается. Здесь мы ссылаемся на состояния, являющиеся побочными продуктами, ради (каузального) объяснения мотиваций, которыми (интенционально) объясняется деятельность, – и такой подход довольно сильно отличается от простого заявления, что данные состояния и есть цели, которые объясняют поведение.