Книга Софья Палеолог - Татьяна Матасова

Даже если принять за истину обвинения Софьи в трусости, княгиню можно понять. Женщина, выросшая в обстановке постоянной опасности набега восточной рати, просто не могла поступить иначе. Ей нужно было любой ценой спасти себя и своих детей, ибо войско Ахмата напоминало ей самый страшный сон ее детства — сон, в котором она погибала в охваченном пламенем городе, взятом османами…

Русские современники, вероятно, знали о страхах Софьи. Именно из среды тех, кто был не очень доволен появлением в Москве ее самой и ее близких, вышел обличительный текст о том, что русские люди — в отличие от греков, бросивших свою родину и бежавших «с казной» от опасности, — с Божьей помощью сумели дать врагу отпор.

Приведем лишь один яркий пассаж из этого летописного текста: «А храбрии мужественни сынове рустии, потщитесь сохраните свое отечество Русскую землю от поганых, не пощадите своих головъ, да не узрят очи ваши пленения и грабления святым церквемъ и домом вашими убиенна чад ваших, и поруганна женам и дщерем вашим, яко же пострадаша инии велицеи славнии земли от турковъ, еже Болrape, глаголю, и рекомии Греци, и Трапизоны, Амориа, и Арбанасы, и Хорваты, и Босна, и Манкупъ, и Кафа, и инии мнозии земли, иже не сташа мужественнии, погибоша и отечьство свое игубиша и землю, и государьство, и скитаются по чюжим странам бедни воистинну и странне, и многа плача и слез достойно, укаряеми и поношаеми, и оплеваеми, яко не мужествении…»

К 1480-м годам на Руси уже широко распространилось мнение об отпадении греков от православия, вследствие чего их земля в качестве наказания от Бога была захвачена «безбожными» турками. После 1480 года отношение к Софье в Москве — и без того прохладное — еще более ухудшилось.

* * *

Но не будем вслед за большинством книжников торопиться осуждать великую княгиню. Думается, ее бегство имело и более серьезные причины, чем простое малодушие. Всмотримся в те настроения, которые разделяли наиболее энергичные приближенные Софьи и которые могли повлиять на ее решение.

После того как Софья переехала в Москву, она не утратила связи с Италией. В 1474 году в Москву приезжал Дмитрий Грек — представитель Андрея и Мануила Палеологов.

Недавно найденное в архиве Берлина и пока не опубликованное письмо Андрея Палеолога от 7 ноября 1475 года свидетельствует о том, что Андрей и позже не забывал о сестре. Андрей просил своего доверенного человека — «юношу Мануила Траханиота» — оказать помощь некоему Петру Росо (по-видимому, греку по фамилии Росос), чтобы тот смог передать письмо от него, «деспота ромеев», Софье. Также Андрей просил Мануила Траханиота: «Похлопочи еще вместе с ее величеством царицей о том деле, о котором я пишу ее сиятельству». То, что письмо находится в Берлине, может свидетельствовать о том, что оно не дошло до адресата. Однако сам факт, что письмо было отправлено, говорит о том, что Софья поддерживала связь с братом, не забывавшим о своем громком титуле.

Русские летописцы сообщают, что Андрей Палеолог сам пожаловал в Москву весной 1480 года. Вероятно, одной из целей его визита было желание увидеть недавно рожденного Софьей Василия, в котором текла кровь Палеологов. Но не только. Приезд Андрея, по-видимому, был связан и с делами, о которых он несколькими годами раньше просил «похлопотать» своих представителей в Москве. Дела эти известны. Во-первых, Андрей просил денег у Ивана III. К 1480 году выплаты от папы «деспоту ромеев» не только сильно уменьшились, но и перестали быть регулярными. Между тем Андрею необходимо было содержать не только себя, но и многих греков, которые его окружали. Кроме того, его дочь Мария должна была выйти замуж за удельного князя Василия Михайловича Верейского. Таким образом, Андрей стремился с помощью Москвы обеспечить и свое собственное благополучие, и будущее своей дочери. Как показали дальнейшие события, на долю Марии Андреевны и ее супруга выпали серьезные испытания.

Можно думать, что приезд Андрея Палеолога в Москву в 1480 году не сильно обрадовал великого князя и его приближенных. Нет никаких сведений о серьезной материальной помощи, оказанной лично Иваном III «деспоту ромеев», бездомный правитель несуществующей империи, вымотанный долгой дорогой и осознанием безвыходности своего положения, полунищий, пьющий от горя, — именно таким предстал Андрей Палеолог перед московскими аристократами и придворными. Это позволило московскому книжнику с презрением вставить в известие о «бегстве» Софьи слова о том, что он видел «своима очима грешныма великих государевь, избегших от турковъ со имением и скитающеся, яко странницы…».

Но вернемся к Софье. Надо полагать, кардиналу Виссариону — выдающемуся греческому мыслителю и блестящему оратору — удалось вложить в сознание детей Фомы Палеолога идею о том, что им или их потомкам суждено выполнить великую миссию — спасти Византию. Приверженность Софьи православию в Москве не означала, что она оставила мысль о том, что она — дочь Фомы Палеолога — должна сохранить и продолжить династию Палеологов. Греки Италии и Москвы, которым были знакомы и близки идеи Виссариона, рассматривали детей Фомы как воплощение византийской государственности. Для греков Палеологи были символами надежды на спасение их родины или хотя бы сохранения памяти о ней. Люди Средневековья и Возрождения полагали, что благополучие династии символизирует жизнеспособность государства. До тех пор, пока жив правитель, есть надежда на возрождение страны. Именно поэтому, например, русские люди XVII столетия, осмысливая причины Смутного времени, на первое место ставили не социальные предпосылки этого кризиса, а пресечение династии Рюриковичей. Если учесть подобные настроения в окружении Софьи, то напрашивается предположение о том, что великая княгиня могла бежать, поддавшись уговорам наиболее близких к великокняжескому двору московских греков. Конечно, они не были какими-то выдающимися представителями «византийского гуманизма», такими как сам Виссарион или Феодор Газа. Но они были представителями греческого народа, необычайно тяжело переживавшего трагедию 1453 года. Все они — или почти все — были лично знакомы с Виссарионом. (Трудно усомниться в том, что он принимал участие в отборе тех, кто будет сопровождать Софью в Москву.) Его пламенные речи и надежды, которые он сам связывал с московским браком Софьи, не могли не произвести на них большого впечатления. В отличие от государей Европы, грекам было нечего терять.

Самые авторитетные греки из числа прибывших с Софьей наверняка убеждали ее, что невозможно подвергать опасности тех, в чьих жилах течет кровь Палеологов, что она должна спасти династию. Представителей их семьи, непосредственно связанных с императорским домом, с каждым годом становилось всё меньше. В 1476 году брат Софьи и Андрея Мануил Палеолог повторил выбор, сделанный его пядей Димитрием. После неудачных попыток найти себя при дворе миланского герцога Мануил перешел на службу к султану. У Андрея была только одна дочь — Мария. Таким образом, единственным наследником-мужчиной престола Палеологов являлся сын Софьи Василий.

Итак, Софья должна была сберечь Василия сразу для двух исторических задач: продолжения династии Ивана III и отвоевания Византии или хотя бы олицетворения надежды на это для рассеянных по всей Европе греков. Забегая вперед заметим, что Василий III оправдал эти надежды: ему удалось и взойти на московский престол, и стать православным правителем, небезразличным к судьбе угнетаемых турками греков. Источники свидетельствуют о «милостынях», которые он посылал в афонские монастыри. На годы правления Василия III приходится и всплеск интереса к турецкой теме в русской книжности.