Книга Коварный камень изумруд - Владимир Дегтярев

Под сеном, устилавшим дно телеги, лежало ружьё саморобной выделки, а запал пороха на том ружье, будто на ружье военном, делался не кремнем, а новомодным пистоном.

Мужик заехал на позадки трактира, сам открыл большие, тяжёлые ворота внутреннего двора, сам распряг лошадь. Потом вынул из-под сена своё тяжёлое ружьё и прошёл в задние сени, на чёрную лестницу. И упёрся на лестнице в живот целовальника.

— Здорово, Хват, — сказал приезжий. — Мое место свободно? Чтоб две ночи ночевать да уйти?

— Оно ведь как бывает... — начал целовальник.

— Оно по-разному бывает, Хват. Ты меня помнишь, и я тебя не забыл. Моё место свободно?

— Да вот... У меня нонче ночует Сам... Илья Никифорыч Провоторов. Да с ним ночует его новый приказной, что приехал из столицы. Так что оно бы лучше тебе, Требень, сегодняшнюю ночь, да ещё и завтрешнюю, переночевать у кого-нибудь на постоялом дворе, а там уж денька через три пожалуй ко мне на постой со всей радостью.

— А в толстую рожу хочешь? — сузив и без того узкие эвенкийские глаза, прошипел Требень. — Мне, да ещё искать чужой угол? Иди давай в ограду, поставь моих лошадей в хлев, да овса им насыпь по ведру. Мчал я без роздыху от Тобольска в Ирбит два дня да ночь. Успел? Опередить Кольку Шпору — успел?

Целовальник осторожно протиснулся из сеней наружу мимо огромного мужика, ответил тихо:

— Не успел. Протырбанил слам Колька Шпора. Купчине Проворотову и протырбанил.

— Вот и ладно! — обрадовался Требень. — Вот и поздоровкаемся с Провоторовым! Так я у себя в каморке и остановлюсь!

Тут же, из сеней, не входя в целовальную избу, Требень ловко отъял косячину, будто утепляющую угол бревенчатой кладки сруба. Поддел длинным толстым ножом нечто звякнувшее там, изнутри, и потайная дверь, составленная из коротких, в аршин, брёвен открылась вовнутрь подклети. Вверху подклети имелось два окна, забранных не стеклом, а по-старинному — слюдой. Через три шага от потайной двери стояла ладная кирпичная печь с двумя вьюшками на чугунной плите. Широкий топчан шёл от печи до двери. Под топчаном виднелся край сундука, в котором обычно хранили всякое нужное для обихода тряпьё.

Требень накинул кованый запор на двери и растянулся на топчане. Глядел на низкий потолок. Потолок потайной каморы служил полом большущей гостевой клети трактира.

Там гостили не всякие постояльцы, а только особенные. Требень явно услышал два мужских голоса. Что они говорили, не разобрать, ибо доски пола настилались в три ряда, да на известь, но по неким взвизгам голоса Требень признал, что наверху, точно, отдыхает тобольский, первой гильдии купчина Провоторов.

К нему он и приехал скорой ездой, к нему просили иметь серьёзное дело енисейские инородцы из самого боевого и мощного по силе рода — тунгусы из племени Мань Я Гир.

Требень поднялся с топчана, расчесал бороду, переменил сибирские онучи на русские сапоги и вышел в сени. Из сеней наверх, в клеть, шла широкая лестница, и по ней как раз сбегал суматошный половой человек из трактира. Увидев Требня, половой тут же уронил медный поднос. Тот с диким звоном запрыгал по ступенькам, разбрасывая по сторонам осколки грязной посуды.

Требень на миг прижал половому горло, потом отпустил. Половой осел на лестницу с выпученными глазами, стараясь раздышаться.

— Нарочно гремишь, сучий потрох! — сквозь зубы промычал Требень. — Предупреждаешь постояльцев, гад!

И быстро, как волк, перескочил через восемь ступенек. И толкнул дверь в огромную светлую клеть.

Посреди клети, убранной сразу и под спальню, и под пировальную залу, стоял Сам, Илья Никифорыч Провоторов, и при виде Требня заулыбался, развёл по сторонам руки:

— Вот и Требень! Мы тебя заждались, парень!

Требень слышал же, что в клети есть второй мужик, но его глаза сначала приметили на столе то, зачем он нёсся бешеным гоном от плато Путорана, через реки Енисей, Иртыш и Обь сюда, к Уралу. И что за двести собольих шкурок, а это четыре тысячи рублей серебром, просили Требня вернуть им тунгусы племени Мань Я Гир.

Золотой скелетик годовалого ребенка лежал посреди стола с закусками.

Сзади к затылку Требня прикоснулось холодное, железное. Второе такое же упёрлось под левую лопатку. Голос русского и военного человека, а не купца посадского, сообщил Требню:

— Руки подними вверх и не дёргайся. И так медленно топай к столу. Пистоли мои боевые, тульские, осечек не дают. Пули в них в дюйм, да распилены до серёдки. Стрельну — голова твоя станет лохмаче волосьев в твоей бороде. Пошёл к столу мелким шагом!

Требень, не оборачиваясь, пять раз шагнул до стола, подвинул ногой скамью, чтобы удобнее сесть. Но пока сесть ему не велели. А купчина Провоторов уже сидел на своей скамье напротив Требня и наливал тёмный, как медвежья кровь, напиток из большой иноземной бутыли. Наливал в три стакана. Это хорошо. Пока.

Тот, что сзади, опростал от ножа кожаные ножны на поясе Требня, забрал охотничий нож. Потом от лопатки Требня убралось твёрдое, холодное, железное. Требень осторожно, по знаку Провоторова, сел на скамью, потом оглянулся.

Здоровенный парень лет двадцати пяти, одетый как купцов приказчик, и точно держал в руках два взведённых военных пистоля. Так, с пистолями, и сел в торце стола напротив купца Провоторова.

— Ты давай выпей, поешь, потом говорить станем, — сказал наконец своё слово купчина Провоторов. — С голодным сытому не столковаться. Брюхи у них по-разному говорят!

— Выпить — выпью, а есть не стану. По обычаю! — ответил купчине Требень.

Это было его право. В гостях, где тебя пистолем встречают, а значит — встречают враги, русские не едят. И тут же опрокинул стакан рома. Поморщился, но его глотка силу рома выдержала.

— Ты за этим... маленьким... в золоте пришёл? — спросил парень с пистолями.

— За ним, — прохрипел Требень.

— Откуда пришёл?

Проверяют. Что ж, это тоже их право. Сволочь Колька Шпора, артельный вожак бугровщиков, всем рассказывает, где курганы шарпал, да что своровал из могил. Ещё дождётся, что в таком бугре его и зароют.

— Пришёл с Енисея, из-под Каменной Тунгуски. Тридцать дней без одного дня да бешеным ходом мчал сюда на лошадях... Восемь коней уханькал, загнал... Пришёл исполнить просьбу тунгусов, чтобы вернули им... вот его. Сына ихнего вождя, взятого Колькой Шпорой из могилы. Принца, по-нашему. Запелёнутого в золото. Вождь так убивается по сынишке, помершем в младенчестве от болезни оспа, так убивается... Что готов вот-вот белых людей убивать... Он может выставить из таёжных урманов пять тысяч стрелков из лука. Супротив них наш полк солдат с ружьями не выстоит... Да, а вот переправы через наши реки ох и тяжёлые! На речных переправах русских солдат и станут убивать. Налей-ка мне, Илья Никифорыч, ещё половину стаканчика. Больно крепко твоё питиё! Но радость вызывает.

Пока Провоторов наливал ром, а тот парень, вроде военный, ещё спросил: