Книга Крах каганата - Михаил Казовский

Битва продолжается, но уже как-то по инерции. Слева, от реки, прибывает конница Добрыни — свежие, запасные силы — и с налёта вклинивается в сражение, заставляет хазар, дрогнув, отступать. А затем какое-то время преследует убегающих; но боится оторваться от основного русского войска, поворачивает назад... Едет не спеша, весело, задорно. Что ж, пролог вышел неплохой. Враг ещё не повержен, но весьма напуган и морально обезоружен.

Поле боя непередаваемо отвратительно. Стоны, хрипы, карканье воронья. Окровавленные тела, сплошь покрытые пылью. Переломанное оружие. Всё, что осталось от недавнего блеска и величия... У Ирины при виде груд гниющего мяса поднимается из желудка пища, и её тошнит прямо под ноги легкомысленно гарцующей лошади. Глядя на аланку, окружающие мужчины смеются, а Добрыня пытается как-то приободрить: «Ничего, бывает. К этому привыкнуть непросто. Брань есть брань, за любой победой скрываются смерть и горе...» — «Понимаю, друже, — извиняющимся тоном отвечает она. — Ты не есть смотреть на мой слабость. Я в душе очень даже счастлив».

Но отважную даму ждёт ещё одно непростое испытание. В лагере киевского войска князь проводит иноземную государыню к своему шатру. Говорит туманно:

— Тут лежит умирающий командир хазар. Расспроси его, разузнай поболее — где сам Осип, какова обстановка в стане ворога... Словом, всё, что успеешь выведать — до того, как его душа отлетит на небо...

Бывшая супруга монарха поднимает полог палатки. Чувствует, как внутри жарко, душно. В полумраке различает на ложе неподвижное тело — руки безвольно покоятся вдоль покрытого белой холстиной тела; бледное лицо, острый нос... спутанные тёмные волосы, молодая щетина на подбородке...

— Кто ты? Как тебя зовут? — спрашивает женщина по-хазарски.

Веки юноши вздрагивают. Он вперяет тяжёлый взгляд в незнакомку.

— Элия, младший сын каган-бека Иосифа... — раненый произносит это с усилием и смолкает.

У неё внутри всё как будто бы цепенеет. Чёрные круги возникают перед глазами.

— Элия?.. — тусклым голосом повторяет Ирина. — Это невозможно... Он казнил вас четырнадцать лет назад...

— Он казнил других... подставных царевичей... чтобы угодить самому кагану... Нас укрыл в надёжных местах...

— Боже мой!.. Боже мой!.. — еле шевелятся её высохшие губы. — Я не знала... я думала... Как же это всё?!.. — Обессиленная аланка опускается на колени у одра. — А другие? А Давид и Эммануил? Где они?

— Дадус умер... Эма в Сарашене, вместе со своей женой и детьми... Почему вы спрашиваете о них? — умирающий косит на неё болезненный тусклый взгляд. — Кто вы, почему встали на колени?

Слёзы застилают её глаза. Струйками бегут по щекам.

— Ты не узнаёшь? — говорит Ирина с обидой. — Ты не узнаёшь собственную мать?

Интерес на какую-то долю секунды загорается у него в зрачках:

— Матушка?.. Ваше величество, это вы?!.. — Сын, откинувшись на подушки, произносит радостно: — Господи, неужели? Господи, что за счастье Ты мне подарил перед смертью! — Смотрит в потолок, улыбается, тоже плачет.

— Тихо, тихо, мой славный, — женщина проводит ладонью по его небритой щеке. — Я тебе не дам умереть. Я тебя спасу. Разве это мыслимо — думать, что навек потеряла, встретить и навеки потерять снова? Ни за что, ни за что! Мы уже с тобой не расстанемся...

Элия пытается потереться о её руку:

— Матушка, любимая... Отчего вы среди врагов? Отчего вы с теми, кто пришёл уничтожить нашу с вами Родину?

Женщина сжимает запястье сына:

— Мальчик мой, ты не понимаешь... У меня одна Родина — Алания. А Хазария её захватила, много лет подряд унижает и грабит... И врага Хазарии — для меня друзья. «Carthaginem esse delendam» — «Карфаген должен быть разрушен!»

На лице у юноши возникает болезненная гримаса:

— Да, конечно, Алания... Но случилось то, что случилось. А каган-бек сделался вашим мужем и отцом рождённых вами детей... Вы его любили. Да, любили, не отрицайте. Отчего же возненавидели?

Бывшая царица улыбается грустно:

— От любви до ненависти — один шаг... Он меня прогнал. Предал нашу любовь. Глупый, безвольный человечишка... Мерзкая страна, презираемая мною...

Молодой человек молчит. Отвечает тихо:

— Может, вы и правы. Но у каждого своя правда. Мой отец — Иосиф. Я его люблю несмотря на все глупости. И моя Родина — Хазария. Я её люблю несмотря на её пороки и недостатки. Родину и родителей поменять нельзя. Если Родине суждено погибнуть, я погибну с нею заодно.

Разведённая государыня мягко возражает:

— У тебя есть не только отец, но и мать. У которой не менее великие предки — Бакатар, Сахир, Анбалан. А в твоих жилах — половина аланской крови. И тебе Алания так же дорога, как Хазария. На обломках старого, отжившего царства мы построим новое, сильное, христианское. Ты поверишь в Иисуса Христа, в Троицу Святую и придёшь в нашу церковь. Коронуешься керкундеджем. Станешь править по-справедливому, мудро, здраво. Слышишь, Элия, мальчик мой любимый?

Взгляд его опять — тусклый, отрешённый. Он бубнит невнятно:

— Это невозможно... Матушка, простите...

— Ничего, ничего, ты сейчас себя слишком плохо чувствуешь. Отдохни, поспи. Мы ещё вернёмся к нашему разговору.

— Матушка, скажите, что не сердитесь на меня, что прощаете... ваше величество, умоляю... подтвердите: «Прощаю!»

— Да за что, хороший? Не могу понять.

— Подтвердите, прошу вас...

— Мне не трудно: я тебя прощаю. Ну, теперь доволен?

— Да... благодарю... на душе спокойно... — Подбородок юноши падает на грудь, а глаза стекленеют. Тело ещё тёплое, но уже без признаков жизни.

Видя его кончину, женщина не бьётся, не плачет, лишь стоит поникшая на коленях и бессмысленно повторяет одну и ту же фразу:

— Элия... мальчик мой любимый... ты не должен так... не бросай меня... я хотела, как лучше... я не виновата.

9

С детства знал будущий каган — «царь царей», — что его предназначение на Земле — быть святым. Так ему внушили. Так его воспитали, падая перед ним на колени и боясь заглянуть в глаза (по старинному поверью, кто увидит лицо богочеловека, тот умрёт на месте). Даже с жёнами (а кагану разрешалось иметь гарем) он общался только в темноте. И при свете дня говорил с детьми, слугами и Иосифом, только сидя за специальной занавеской или ширмой. Ни один из смертных не имел права проникать в тайну этого избранника Неба: как он выглядит, как его зовут, сколько лет имеет... Лишь одна особа заставляла кагана трепетать — джавши-гар. Потому что вековая традиция наделила последнего странным полномочием — умертвлять своего духовного подопечного, если тот приносит стране несчастья. Логика была чёткая: раз каган — символ нации, передаточное звено между высшими силами природы и простыми подданными, но посредничает плохо, не удерживает Хазарию от неправедных затей и поступков, войн и обнищания, значит, надо поставить нового, более удачливого; а поскольку переизбрать наместника Бога невозможно, надо старого просто придушить. И джавши-гар обладал для такого страшного ритуала даже особым священным шёлковым шнурком. Парадокс заключался в следующем: и каган-бек, и джавши-гар, и кундур-каган были по положению ниже кагана, занимали свои посты только с его благословения, но, собравшись вместе и решив, что он больше не помощник державе, выносили светлейшему смертный приговор.