Книга Прости меня, Леонард Пикок - Мэтью Квик

Я хотел словить кайф.

Какой дурак не захотел бы?

Нам было почти двенадцать.

Мы боролись, типа, по всем правилам Всемирной ассоциации реслинга.

Просто баловались.

На мне была моя лыжная маска, и я представлял, будто я Рей Мистерио.

Он всегда был Джоном Сина.

А потом мы уже не боролись.

Мы делали что-то, чего я не понимал, что-то волнующее, опасное.

Что-то, к чему я был не готов, что-то, чего я на самом деле не желал.

Мы прикидывались – или нет?

Затем Ашеру постоянно хотелось бороться.

Я начал задавать вопросы – пытался понять происходящее.

Ашер велел мне ни о чем не спрашивать, помалкивать о наших отношениях и вообще стараться поменьше думать, и когда он мне это все говорил, вид у него становился жутко злобным, словно передо мной был кто-то, кого я не знаю, а вовсе не мой лучший друг.

Чем чаще это случалось, тем менее дружелюбным он становился.

И так продолжалось два года.

Я не хотел терять друга.

А вам разве никогда не приходилось делать нехорошие вещи просто ради сохранения дружбы?

Я старался обходить стороной спальню Ашера – не хотел оставаться с ним наедине, – но он был настойчив, постоянно предлагал мне заняться борьбой, и это стало нашим кодовым словом.

Затем я начал отказываться под разными предлогами: говорил Ашеру, будто не могу с ним играть, так как не сделал уроки или меня наказала мама, ну и все прочее. Он быстро понял намек, и вот именно тогда-то он и принялся меня запугивать.

Все закончилось кулачной расправой: Ашер здорово накостылял мне, так как я отказался заниматься «борьбой».

Он всегда был сильнее и больше меня.

А я плевать хотел на побои.

Что позволило мне обрести желанную свободу.

Когда я недвусмысленно дал Ашеру понять, что, если для достижения своей цели он продолжит заниматься рукоприкладством, я буду вечно ходить в синяках, а это, естественно, вызовет ненужные вопросы.

Может, именно тогда я и стал мужчиной.

Когда родители спрашивали о синяках, я отвечал, что подрался с Ашером.

Они никогда не задавали лишних вопросов.

Возможно, они даже решили, будто я голубой.

Кажется, однажды я попытался признаться Линде, но она категорически отказалась мне верить и быстро сменила тему разговора. Не помню точно, чтó именно я тогда ей сказал, скорее всего, напустил туману. И вообще, как можно говорить напрямую о таком дерьме, когда у тебя пубертатный период?! Я вспоминаю, как она тогда рассмеялась, будто я просто задорно пошутил. Вспоминаю, как тоже рассмеялся, потому что так безопаснее, хотя, возможно, тут я слегка загнул. Может, я и пытался объясниться, но эти моменты почему-то практически стерлись из памяти, поэтому ничего утверждать не могу.

Никто и никогда так и не узнал правды, что, наверное, очень неправильно – и даже опасно.

Я стал фриком, тогда как Ашер каким-то образом умудрился сделаться и популярным, и хорошо адаптивным, и, по мнению большинства людей, вполне нормальным, по крайней мере, внешне.

Хулиганы всегда популярны.

Почему?

Люди любят сильных.

Интересно, а если я пристрелю Ашера, то стану сильнее, хотя бы на время?[65]

Но сейчас, стоя под окном его комнаты, я снова становлюсь тем испуганным мальчуганом, чьи родители рассеянные и вообще пропащие, чья мама ни слова не говорит, когда однажды застает своего сына и его лучшего друга голышом, а просто закрывает дверь и делает вид, будто ничего не случилось[66].

И по какой-то неведомой мне причине я начинаю вспоминать тот летний день, еще до начала всей этой скверной истории, когда мы просто были двумя обычными пацанами.

Наверное, последнее хорошее воспоминание, сохранившееся у меня о моем старом друге.

В тот день нам с Ашером вдруг взбрело в голову оседлать свои велосипеды и поехать куда глаза глядят.

Выехали мы в девять утра, а дома нас ждали только к обеду, то есть к пяти.

Таким образом, в нашем распоряжении было восемь часов, и мы решили три с половиной часа ехать вперед, а затем повернуть назад, в сторону дома; на обратный путь мы оставили четыре с половиной часа, поскольку знали, что к тому времени прилично подустанем.

Абсолютно бесцельная поездка – подобные идеи возникают в голове у детей, которым летом становится скучно до одури. Мы никогда еще не покидали пределов города без родителей и отлично знали, что по головке нас не погладят, поэтому у нас жутко билось сердце, когда мы в нарушение всех запретов принялись упрямо жать на педали.

Помню, как Ашер ехал впереди, прокладывая нам дорогу через городки, где мы прежде не бывали, хотя это было совсем близко, а еще помню чувство свободы – незнакомое, живое, пьянящее.

Помню, нам пришлось остановиться, когда опустился красно-белый шлагбаум, мы смотрели на проходящий поезд, и я вдруг заметил, что футболка Ашера промокла от пота. Он заставлял нас усердно крутить педали, и у меня уже начали гореть бедра, но стоять и ждать на жаре оказалось еще тяжелее. Когда прошел поезд и шлагбаум поднялся, мы снова тронулись в путь.

Ашер постоянно оглядывался через плечо и улыбался мне – и в этот момент я любил его, как любят брата или верного друга, – и мне было плевать и на надоедливую мошкару, и на шаловливый ветер, который трепал волосы.

Помню, как мы сидели у пруда в незнакомом парке в незнакомом городе, где мы вообще никого не знали, и ели вчерашнюю пиццу, которую предусмотрительно завернули в фольгу и сунули в рюкзак.

Мы даже практически не разговаривали, но улыбались как дураки, радуясь этому празднику непослушания, благодаря которому оказались совершенно одни в большом мире; мы до сих пор не могли поверить легкости осуществления нашего замысла: а всего и делов-то, что запрыгнуть на велосипед, нажать на педали, освободившись таким образом от опеки родителей, и вырваться из привычного круга вещей – ведь впереди нас ждало столько всего неизведанного и интересного.

Тот день опьянил нас новыми возможностями.

Мы оба это понимали, и потому у нас не было нужды облекать свои чувства в слова.

Все было понятно без слов.

Что с нами случилось?

Что случилось с двумя мальчишками, которым просто нравилось часами крутить педали?