Книга Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII - первая треть XIX века - Ольга Игоревна Елисеева

«Вам не дались чины?»

Восприятие художественного произведения — суть игра в зеркала, при которой одним стеклышком является культура времени создания, а другим — наша собственная. Мы ловим солнечный зайчик, пущенный нам в глаза несколько столетий назад. При этом потомки могут увидеть в тексте нечто, не проявившееся ранее. В идеале утрата понимания сиюминутной реальности прошлого уравновешивается открытием новых пластов.

В описываемое время служба продолжала восприниматься большей частью общества как единственная достойная дворянина стезя. Неслужащий мужчина выглядел как бы и вовсе не мужчиной. Недаром возник анекдот, что слово «мужчина» имеет два корня: «муж» — супруг, отец семейства; и «чин» — место на служебной лестнице. Неуспех в данном вопросе грозил тотальным жизненным неуспехом. Неудачник по службе — неудачник во всем.

Грибоедов испытал подобную мораль на себе. Его карьера исключительно долго не складывалась. Он родился в старинной и состоятельной барской семье, первоначально имел те самые «тысячки две родовых», но позднее наследство сильно уменьшилось. Получил блестящее образование сначала дома, потом в Московском университете, прекрасно музицировал, знал пять европейских языков. В 1812 году записался в дворянское ополчение — в Московский гусарский полк. Участвовать в боях ему не пришлось: полк стоял в тылу — и это обстоятельство во многом определило дальнейший «по службе неуспех». Молодой человек получил чин корнета, оставался на военной службе до 1815 года, а потом, понимая, что продвижения ему, не воевавшему, не будет — все места заняты «героями» с орденами и наградным оружием, — вышел в отставку.

Если принять за дату рождения драматурга 1790 год, зафиксированный самим Грибоедовым в ответах на вопросные пункты Следственного комитета по делу декабристов, то герою в ту пору было уже 25 лет. Если ориентироваться на дату, указанную на надгробном памятнике вдовой поэта, — 1795 год, — то 20 лет. Нам первый вариант кажется предпочтительнее, так как он лучше согласуется с достоверно известным временем обучения в университете, куда Грибоедов поступил в 1806 году (16 лет) и окончил в 1808 году (в 18 лет). Принимая дату рождения по сведениям Нины Чавчавадзе, получим поступление в 11 лет и окончание в 13. Такое изредка могло случиться, но куда естественнее объяснить разнобой в датировках простительным желанием сорокалетнего мужчины, женясь на пятнадцатилетней девушке, скинуть себе пять лет.

Этот вопрос для нашего рассказа вовсе не посторонний. У Чацкого при ближайшем рассмотрении тоже окажется неопределенный возраст, чего мы коснемся ниже. Годы и соответствующее им социальное положение были в то время теснейшим образом связаны. В беседе с Молчалиным Чацкий настаивает на своем праве говорить, что думает по поводу любого текста: «Я глупостей не чтец, / А пуще образцовых». И то же — по поводу любого лица. Так, Фома Фомич, который «при трех министрах был начальник отделенья», удостаивается характеристики: «Пустейший человек, из самых бестолковых». А когда Молчалин, извиняясь тем, что «не сочинитель», отказывается судить о слоге Фомы Фомича, который в Москве «ставят в образец», поднимается вопрос о праве высказывать собственное мнение. И обнаруживается прямая связь чинов и возраста.

Молчалин: В мои лета не должно сметь Свое суждение иметь.

Чацкий: Помилуйте, мы с вами не ребяты; Зачем же мнения чужие только святы?

Молчалин: Ведь надобно ж зависеть от других.

Чацкий: Зачем же надобно?

Молчалин: В чинах мы небольших.

В приведенном примере возраст и чин взаимозаменяемы. Молчалин вполне мог бы сказать: «В моих чинах не должно сметь…» Однако случалось, что годы шли, а чины не подрастали. Интеллектуально человек был способен судить о самых серьезных вещах, а получал в качестве возражения: «Не должно сметь… В чинах мы небольших».

Летом 1826 года П. А. Вяземский писал жене в Москву из-под Ревеля, куда вывез семью покойного Карамзина. Он подозревал, что его переписку вскрывают, и одно из посланий княгине Вере Федоровне завершил издевательским обращением к невидимым соглядатаям: «Я знаю, что вы не очень грамотны и довольно тупы по своей природе и что легко не разбираете вы ни руки моей, ни смысла моего… С глубочайшим высокопочтением имею честь пребыть вашим… (Что, бишь, вы? — превосходительство, или выше, или еще выше? Право, не знаю; но сами вставьте титла…)…всепокорнейшим слугою, князь Петр Андреевич сын Вяземский, отставной камер-юнкер и более ничего»[212].

«Более ничего». Превосходительства или «выше» тупы и неграмотны, а человек, чьего почерка и смысла они не в силах понять, — ничто. В культуре первой четверти XIX века личность перестала быть соразмерна чину, не вмещалась в него.

Так и у Грибоедова. Он уже не ребенок, и чин корнета раздражал, если учесть, что некоторые сверстники, успевшие отличиться на войне, добрались до генеральства. Сделали карьеру буквально за два года. Например, Михаил Орлов, принимавший капитуляцию Парижа, или Сергей Волконский, расхаживавший по светским гостиным, закрывая плащом грудь, увешанную орденами, и шутя: «Солнце светит сквозь тучи».

Ни статьи на литературные темы, ни первые пробы пера в театре не затмевали вопиющего положения. Через год Александр Сергеевич поступил на службу в Министерство иностранных дел, приняв присягу одновременно с Пушкиным, Кюхельбекером и Горчаковым, только что закончившими Царскосельский лицей. Семнадцатилетние мальчики оказались на одной чиновной доске с человеком сильно старше их, и это тоже не могло считаться приличным.

Медленное продвижение карьеры — феномен известный и прежде. А. В. Суворов долго терпел безвестность, Г. Р. Державин много лет не мог выслужить первый офицерский чин. Никто из окружающих не подозревал, что один станет фельдмаршалом, генералиссимусом, а другой сенатором. Годы унижения не прошли даром и проявились в нестандартном поведении: Александр Васильевич подчас играл роль юродивого, а Гавриил Романович был известен крайней неуживчивостью. Но ни один не закончил жизнь трагически. Постепенный карьерный рост, законное первенство тех, кто «старее» по службе, до известной степени сглаживали углы в екатерининскую эпоху.

Начало XIX века — время быстрых, стремительных карьер. «Фортун», как называл их П. И. Пестель. В разговоре с К. Ф. Рылеевым представитель южан хвалил Бонапарта: «Вот истинно великий человек!.. Как он возвысил Францию! Сколько создал новых фортун! Он отличал не знатность, а дарования… При нем и мы все остались бы не в проигрыше»[213]. Мирное время, рутинная служба «фортун» не обещали. И люди, не успевшие к раздаче чинов, страдали приступами жестокого честолюбия.

От тоски они пускались в разгул. Столичная жизнь Грибоедова изобиловала кутежами и безрассудными выходками. Одна из них завершилась трагически. Два приятеля Александра Сергеевича — Шереметев и Завадовский — соперничали из-за балерины Истоминой, которую Грибоедов увез от одного и привез к другому в дом. Дуэль была неизбежна. Шереметев стрелялся с Завадовским, а Грибоедов с Якубовичем, завзятым драчуном, который и раздул дело. В результате Шереметев был убит. Якубовича как зачинщика сослали на Кавказ. А Грибоедов вскоре был вынужден отправиться служить туда по доброй воле. Его отложенная дуэль с «храбрым и буйным животным» состоялась уже в Тифлисе, будущий драматург был ранен в руку[214].