Книга Каторжная воля - Михаил Щукин

– Генералиссимус, пора бивак разбивать, войска устали! Где маркитанты со своим обозом?! Я прохладного вина желаю, иначе в бой не двинусь!

Не дождавшись ответа, он вздыхал обиженно, замолкал, а через некоторое время снова заводил прежнюю песню, выпрашивая привал и отдых.

Миновали длинную излучину Бурлинки, поднялись с травянистого берега на каменный уступ, и вот уже показались впереди крайние избенки деревни, редко раскиданные вдоль реки. Старые кряжистые ветлы, сбившись в кучку, примыкали едва ли не к самому берегу.

– Вот вам тень, вот и прохлада, – известил Родыгин и, обернувшись назад, предупредил: – Воду без ума не пейте, она здесь не иначе как ледяная. Подхватите чахотку – куда я с вами?

– Воду пить нельзя, маркитантов нет, что делать прикажете? – огорчился Грехов.

– Задрать подол и бегать, – посоветовал Родыгин и замолчал, посчитав, что больше слов тратить не нужно, ведь Грехова все равно не переговорить.

Под ветлами, в тени и на густой, не выгоревшей еще траве спешились, ослабили подпруги коням, перевели дух, а после, скинув сапоги и закатав брюки, забрели в Бурлинку. Вода в Бурлинке, действительно, была обжигающе холодной, словно только что скатилась с ледника. Долго не задержались, выскочили, как поплавки. Но зной теперь уже не казался таким испепеляющим, как раньше, и дышать стало легче. Повалились на траву, раскинув руки, отдыхая после долгой езды в седлах. Лежали, расслабленные, слушали речной шум, и не было никакого желания подниматься и куда-то ехать. Хотелось лишь одного – лежать и не шевелиться.

Но Звонарев, упорно молчавший всю дорогу, неожиданно вскинулся:

– Знаете, я все об одном думаю – вдруг этот Шабуров скажет нам, что никакого Любимцева он не знает, первый раз про него слышит, а нас просто-напросто видеть не желает? Как быть?

– Как быть, как быть… – раздумчиво отозвался Родыгин, – честно признаться, и я об этом думаю. Но только кажется мне, что заранее мы ничего не предугадаем. Вот приедем, посмотрим ему в глаза, тогда и ясно станет, что дальше делать…

– А я так мыслю, – подал свой голос и Грехов, – если вилять начнет, взять его за шкирку, тряхнуть хорошенько, он и выложит нам чистую правду-матку.

– Не забывай, нас тут трое, а он может всю деревню поднять, – остепенил его Родыгин, – они здесь на отшибе живут, у них свои правила, и не нам их переписывать. Ладно, чего воду в ступе толочь, приедем – увидим. Подъем!

Поднялись, уселись в седла и скоро подъехали к крайним домам деревни. Остановились на безлюдной улице, на которой купались в пыли три одиноких курицы, и принялись оглядываться, пытаясь отыскать хотя бы одну живую душу, чтобы узнать, где проживает Макар Варламович Шабуров. На их счастье, выглянула из калитки, сверкая любопытными глазенками, девчушка. Не засмущалась, не кинулась обратно в избу, когда ее позвали, подбежала с готовностью и махнула тонкой ручонкой, показывая, где живет дядя Макар Шабуров:

– Пряменько езжайте, езжайте, на гору, на Камень, а там впадина, а на впадине сами увидите.

Макар Варламович, не догадываясь, что к нему вот-вот пожалуют гости, сидел в это время, спасаясь от жары, в летней загородке за домом, пил холодный квас, который только что достала из погреба супруга, и тоскливо смотрел, как неутомимый паук торопливо ткет сверкающую паутину, соединяя ровным кругом стояк и жердь навеса. Еще вчера Макар Варламович походя смахнул эту паутину, а сегодня она появилась заново. «Вот же трудяга, – думал он, наблюдая за пауком, – никакая беда ему не страшная. Оборвали, а я заново сплету, еще раз оборвут, мне и горя нет – долго ли умеючи новую сплести… Может, и мне заново свою паутинку слепить?»

Спрашивал самого себя и медлил с ответом. Прихлебывал квас из кружки, не отрывая взгляда от шустро снующего паука, и понимал – надо решаться, в какую сторону шагнуть. Всегда он рубил прямо – сказал слово, значит, оно железное, и переиначить его либо назад забрать невозможно. А в этот раз – как заклинило. Будто колун в сучковатой чурке застрял – ни туда, ни сюда. Хоть за березовой колотушкой беги, чтобы ахнуть ею со всего маха по обуху колуна, да и развалить неподатливое дерево на две половины. Знал, что Федор ждет его ответного слова, знал, что надеется сын на отцовскую помощь, а еще думал о том, что сам он не вечен, и надо бы, по разуму, передать хозяйство в надежные руки, но мысли эти, едва возникнув, сразу же и перечеркивались напрочь жгучей обидой: это надо же удумать – из родительского дома сбежать с безродной девкой! Тайком, ночью, будто ворюга последний, будто он под забором в крапиве вырос! И не мог Макар Варламович пересилить эту обиду, как не мог через самого себя перешагнуть. Поэтому не было у него ответа, простого и ясного.

Федор без дела слонялся по ограде и ждал, когда отец его позовет. Но Макар Варламович продолжал молчать, и Федору ничего не оставалось иного, кроме одного – топтать траву от ворот до крыльца и жариться на солнце. В сторону дома он старался не смотреть: там, в окне, за легкой занавеской, неподвижной тенью стояла мать. Она тоже ждала решения Макара Варламовича, и не требовалось особой догадливости, чтобы понять – сердце материнское изнывало от боли.

Может быть, и принял бы Макар Варламович другое решение, может быть, и устроилось все иначе, но раздался за высокими воротами глухой стук конских копыт, негромкие голоса, звучавшие неразборчиво, и Федор пошел, чтобы распахнуть калитку и глянуть – кто там пожаловал? Но, прежде чем взяться за железное кольцо и приподнять защелку, он посмотрел по неведомому наитию в узкий проем между столбом и воротами, посмотрел и отдернул от кольца руку, замер на мгновение, а затем, согнувшись, кинулся через всю ограду к загородке за домом. Встал в проеме и обреченно выдохнул:

– Тятя, это они приехали…

– Кто – они? – не понял Макар Варламович и отодвинул в сторону пустую кружку.

– Которые вместе с этим… с Любимцевым… Как узнали?! Если за мной приехали…

– За тобой! За тобой! – Тяжелый кулак грохнул в тонкие доски жиденького столика, кружка подскочила, перевернулась и свалилась на землю. – А ты думаешь, что квасу попить заехали?! Мало, что ты меня опозорил с ног до головы, теперь еще и в разбойные дела хочешь втащить?! Не будет тебе моей помощи! Ничего не будет! Знать не желаю! Ясно говорю? Слышишь? А теперь сгинь, спрячься где-нибудь, чтобы днем со свечкой не найти!

В ворота уже стучали. Пока еще негромко, но настойчиво. И хорошо слышалось:

– Эй, хозяева! Разрешите войти? Разговор к вам имеется!

Тяжело поднялся Макар Валамович, махнул рукой, давая знак, чтобы Федор исчез, и медленно, вразвалку, двинулся к воротам. Все-таки суровый и нетрусливый он был, и стержень имел крепкий, мужицкий, не иначе как железный. Даже легкой тревоги не проскользнуло на лице. Открыл настежь калитку, безбоязненно вышагнул из нее и чуть приподнял голову, глядя на конных, безмолвно спрашивая: зачем пожаловали, господа хорошие?

– Здравствуйте, – первым заговорил Родыгин. – Не ошиблись мы, Макар Варламович Шабуров вы будете?