Книга Русская правда. Устав. Поучение - Владимир Мономах

Покровским была принята, в части, касавшейся происхождения закупничества, конструкция И. И. Яковкина. «Норманнов… варягов привлекли и к русским славянам прежде всего меха… Но очень скоро… они открыли здесь товар, гораздо более ценный и прибыльный: рабов… Варяжский челядин [в Краткой Правде] оказывается имуществом, охраняемым особенно тщательно… Обрусевший норманн оставался работорговцем. Интересы невольничьего торга определяли политику создателей “Киевской державы”… Первичной формой добывания челяди был просто захват… ополониться[248] челядью было заветной мыслью всякого князя и его дружины – спор из-за “столов” только прикрывал экспедиции за живым товаром… Но рядом с прямым захватом постепенно выработались более мирные способы порабощения. Из Русской Правды мы узнаем о систематических попытках обращать в рабство наемных слуг, “вдачей”. Еще большее значение имело долговое холопство, закупничество – причем интересно, что самый юридический институт в этом случае пришел к нам из Скандинавии.

“Закуп” Русской Правды – точная копия долгового раба скандинавских Правд. Княжеские усобицы и тут подготовили почву: разоряя земледельческое население, они все чаще и чаще заставляли последнее прибегать к займам у крупных собственников, которыми были те же обрусевшие варяги. Так норманнское нашествие с чрезвычайной быстротой создало на Руси рабовладельческую культуру… систематически подрывавшую основы всякой культуры, уничтожая ее создателя, славянского крестьянина». – «Древнерусское крупное землевладение опиралось на рабовладение…

Конкуренция холопьего труда доканчивала то, что было начато войною и грабежом: разорившийся крестьянин мог себе найти работу, только соглашаясь стать на один уровень с холопом. Хозяин бил его наравне со своими холопами, а иногда и продавал вместе с ними, причем постановления Русской Правды, запрещавшие продавать закупа, едва ли имели больше значения, чем всякие другие бумажные гарантии прав “трудящихся масс”… Князья попросту не отличали смердов от своих холопов: а “холопов наших и смердов выдайте”… Так путем экспроприации крестьянства создавалось в Древней Руси крупное землевладение… Современное земледелие немыслимо было без рабочего скота, а его было мало, и всего меньше его было у крестьянской массы. На этом и держалась экономическая зависимость этой массы от помещиков… Закуп был задолжавшим крестьянином… ссуда, которую получал закуп, состояла в сельскохозяйственном инвентаре, – плуге, бороне и лошади… И это явление провожает нас через всю “Древнюю Русь” до XVII в.» [67; с. 41–42, 45–46].

А. Н. Филиппов, изложив обе теории закупничества (найма и займа), не видел «возможности решить вполне категорически, которая из [них]… может быть признана вполне приемлемой» – по «недостаточной определенности сведений наших первоисточников». «Сравнительное же изучение вопроса об образовании в древних обществах состояния, подобного состоянию наших закупов (т. н. liti, aldiones и т. п.), показывает, как нам кажется, что происхождение их было весьма сложно и едва ли его можно приурочить к одной какой-либо форме договора» [90; с. 219 сл.].

М. К. Любавский еще в 1890-х годах, руководствуясь западнорусским материалом, склонявшийся к тому, что «скорее можно согласиться с мнением Сергеевича, считающего закупа наймитом», но и прибавлявший, что «наймитом его считать вполне нельзя, потому что наймит не за долг работал, а за жалованье… и не был так связан с господином, как закуп» [54; с. 393–395], в 1915 г. категорически высказался, что, под влиянием роста частновладельческого «сельского хозяйства», «землевладельцы стали пользоваться для него наемным трудом. Некоторые наймиты запродавали свой труд, т. е. брали вперед наемную плату, купу, становившуюся таким образом их долгом, который они погашали своею работою» [53; с. 119].

Мрочек-Дроздовский, державшийся теории найма еще в 1885 г. [60; с. 164], не отказался от нее и в 1917 г.: «Закуп – наймит, запродавшийся (закабалившийся) в работу… Такому наймиту плата выдается вперед (милость, см. “в даче”) для отработки в течение договорного срока – года… Закупничество – кабальный личный наем… Закупы – кабальные работники: кабала обеспечивала нанимателя, давая верный заработок наймиту, и – другого вида личного найма Правда не знает. Кабальные пахари, в отличие от других закупов, не-пахарей, называются ролейными: так они называются в Правде, когда речь идет об их особой, ролейной, ответственности перед хозяевами, – в других статьях памятника говорится о закупах вообще, и ролейных, и неролейных.

Неролейные закупы, конечно, суть кабальные дворные батраки, особого наименования дворным батракам в Правде нет. Все закупы – в одинаковой зависимости от хозяев… Разживаясь постепенно, увеличивая по силе свою запашку, наниматель нуждался сначала лишь в пахаре, который мог, если понадобится, нести и дворную службу: первые кабальные батраки, будучи ролейными, были и дворными; особое дворное батрачество – признак сравнительно развитого, более сложного, домоводства; это – явление последующее, и создалось оно, несомненно, по образу старейшего, ролейного закупничества – с необходимою разностью в условиях сделки: на пашню шли безземельные или малоземельные хлеборобы – за хлеб на посев и придаток; на дворную службу шла отгулявшая от земли вольница – за куны…» [61; с. 80–88].

Н. А. Максимейко не примкнул к тому направлению дореволюционной историографии, которое считало имманентное изучение текста «Устава» или «Уложения» о закупах исчерпавшим себя и видело выход в сравнительно-историческом изучении закупничества, – и счел такое мнение «ошибочным»: «спорность и сомнительность отдельных положений» и «разнообразие мнений» о закупах обусловливается, по его мнению, отсутствием «критического отношения к тексту Русской Правды». Максимейко и предпринял попытку «показать», «что при соблюдении этого требования возможно также и дальнейшее движение вперед в смысле новых научных достижений даже в том случае, если мы будем оставаться в рамках Русской Правды, обращаясь к сравнениям лишь для иллюстрации выводов, полученных из этого основного источника».

Считая порядок расположения постановлений о закупах в Правде «не случайным» (сначала об ответственности закупа, затем об ответственности хозяина, затем об ответственности господина и закупа перед третьими лицами за преступления, совершенные закупом: ср. выше, Калачов), Максимейко рассматривал их детально в этом самом порядке (см. ниже, ст. 56–62), критически изучая варианты текста и пытаясь объяснить их возникновение у переписчиков-комментаторов первоначального текста памятника. На пути такого изучения текста Максимейко, за «отсутствием источников», отказался от рассмотрения «социальной стороны» закупничества («какие общественные классы… выделяли из своей среды закупов и под влиянием каких экономических условий; что заставляло нуждающихся людей идти в закупы, когда была возможность поступать в наймы» и т. п.) и сосредоточился на «юридической» и «бытовой» стороне этого «явления».