Книга Нарышкины, или Строптивая фрейлина - Елена Арсеньева

Я встретил Вас – и все былоеВ отжившем сердце ожило:Я вспомнил время золотое —И сердцу стало так тепло…

Восхитительные стихи!

И потом, Амалия Крюденер в самом деле была сказочно красива и настолько гармонична, что эта красота у меня зависти не вызывала, хотя и должна была бы – по-женски. А впрочем, я отродясь не была завистлива. А вот долговязая Натали Пушкина однажды очень приревновала супруга к баронессе, об этом при мне Вяземский как-то обмолвился: поэт-де ему жаловался, что у его «мадонны» рука тяжеленькая.

Амалия Крюденер, как и многие, о ком я здесь вспоминаю, могла бы похвалиться скандальностью и необычностью своего происхождения. Ее рекомендовали как дочь графа Максимилиана фон Лерхенфельда, дипломата во втором поколении, баварского посланника в Берлине и Вене. Однако все в обществе знали, что Амалия лишь воспитывалась в семье графа и пользовалась всеми привилегиями его родной дочери. Там ее называли Амели, на французский лад. На самом же деле – это, конечно, держалось в тайне! – она была дитятею прусского короля Фридриха-Вильгельма III и владетельной немецкой принцессы Турн-унд-Таксис. Однако это происхождение было не позором, а привилегией. Голубая – тем паче королевская – кровь много значила, и среди степенных графов и князей некоторые гордились, если могли отыскать в себе хотя бы несколько капель ее. Амалия же, откуда ни взгляни, была отпрыском королевской фамилии, а также двоюродной сестрой принцессы Шарлотты, то есть нашей императрицы Александры Федоровны. Когда ей было лет пятнадцать, у нее начался роман с молодым дипломатом Федором Тютчевым, и это был роман всей их жизни, хотя эту жизнь они провели не вместе, а с другими людьми.

Амалию выдали за барона Александра Крюденера, секретаря русской дипломатической миссии в Мюнхене. Спустя какие-то годы баронесса приехала в Россию из Мюнхена и тотчас заблистала при дворе. Император, коего злословцы называли иногда «сатиром на троне», немедля начал описывать вокруг нее круги. Сашенька Россет забавно рассказала в письме ко мне – я больна была и не присутствовала – про один бал. Потом дочь Россет, Ольга, когда собирала ее заметки, чтобы публиковать, обратилась ко мне за письмами матери, я их отдала, конечно, но успела сделать себе список, так что привожу его. К слову, это послание очень характеризует госпожу Россет с ее склонностью преувеличивать свою роль в происходящем и жестоко унижать всех прочих женщин, имевших несчастье быть красивее ее и пользоваться расположением государя дольше, чем пользовалась она:

«В Аничковом дворце танцевали всякую неделю в Белой гостиной; не приглашалось более ста персон. Государь занимался в особенности баронессой Крюденер, но кокетствовал, как молоденькая бабенка, со всеми. Я была свободна, как птица, и смотрела на все эти проделки, как на театральное представление, не подозревая, что тут развивалось драматическое чувство зависти, ненависти, неудовлетворенной страсти, которая не переступала из границ единственно из того, что было сознание в неискренности государя. Он еще тогда так любил свою жену, что пересказывал ей все разговоры с дамами, которых обнадеживал и словами, и взглядами, не всегда прилично красноречивыми.

Однажды в конце бала, когда пара за парой быстро и весело скользили в мазурке, усталые, мы присели в уголке за камином с баронессой Крюденер; она была в белом платье, зеленые листья обвивали ее белокурые локоны; она была блистательно хороша, но невесела. Наискось в дверях стоял царь с Е.М. Бутурлиной, которая беспечной своей веселостью, более чем красотой, всех привлекала, и, казалось, с ней живо говорил; она отворачивалась, играла веером, смеялась иногда и показывала ряд прекрасных белых зубов; потом, по своей привычке, складывала, протягивая, руки, – словом, была в большом смущении. Я сказала мадам Крюденер: «Вы ужинали вместе с государем, но последние почести сейчас для нее». – «Он чудак, – ответила она, – нужно, однако, чем-нибудь кончить все это, но он никогда не дойдет до конца – не хватит мужества, он придает странное значение верности. Все эти уловки с нею не приведут ни к какому результату».

Я поулыбалась, читая это письмо, восхищаясь проницательностью баронессы.

Да, сказано было со знанием дела! «Эти уловки» государя с нею, с Амалией, уже не привели «ни к какому результату», но вряд ли ее это огорчило. Любовь императора… Ну, она и сама была отпрыском точно такой же любви, побочным отпрыском, поэтому произвести тайно на свет очередного побочного отпрыска – такое будущее ее не слишком-то привлекало. К тому же императрица Александра Федоровна являлась ее кузиной… У Амалии были не слишком строгие понятия о нравственности, однако какие-то все же были. И вообще, она, видимо, благоразумно полагала, что есть мужчины для любви, а есть мужчины, с которыми лучше поддерживать платонические отношения.

При этом она легко вскружила голову графу Владимиру Адлербергу, бывшему намного старше ее, ну а потом окончательно лишила разума Александра Христофоровича Бенкендорфа и растопила его ледяное сердце. Помнится мне, граф Бенкендорф был под таким ее влиянием, что тайно от государя – мне муж об этом рассказал – ввязался в придуманную ею политическую интригу, которую, к слову сказать, осуществлял не кто иной, как Тютчев, коим Амалия властвовала всю жизнь, в то время как он властвовал множеством других женщин. О, это был опасный мужчина! Я уже выражала изумление, что у него была такая скучнейшая дочь.

Суть этой секретной интриги состояла в том, что Тютчев написал на французском языке, которым владел получше иных французов, несколько панславистских статей и опубликовал их во Франции, Англии и некоторых германских странах под видом секретных документов, добытых из кабинета русского императора. Эти документы произвели впечатление поистине устрашающее. Европейские государства стали готовиться к войне против славянского объединения. Однако журналисты Пьер Лоранси и Жюль Мишле разоблачили обман – и под удар попали русский государь, для которого открытие сего секрета было полной неожиданностью, и Бенкендорф…

Граф Александр Христофорович от потрясения серьезно заболел; вдобавок Амалия влюбилась в девятнадцатилетнего Ники Адлерберга – ей в это время было тридцать – и заявила, что больше никого для нее не существует. В том числе и государя.

Ее для нашего императора тоже теперь не существовало – и потому, что откровенно предпочла другого, и потому, что скомпрометировала его в глазах европейцев. И вообще, кто-кто, а он не терпел никаких тайн! Императрица и ее дочери, которые откровенно не любили Амалию, вздохнули свободно. Но, конечно, даже когда баронесса Крюденер удалилась от двора (к слову, в конце концов они с Ники поженились и жили очень счастливо, и она навестила Тютчева в последние дни его жизни), государь продолжал их постоянно нервировать – чего стоило хотя бы его настойчивое ухаживание за Натали Пушкиной!

И как печально это кончилось…

Столько разговоров ходило об этом кошмарном происшествии – дуэли и гибели Искры, – кого в нем только не винили, даже государя, а по мне, так все дело в проклятой интриге, замысленной и осуществленной пакостной, ревнивой, завистливой Идалией Полетикой!