Книга Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Федор Головкин

Я закончу статью, касающуюся 1796 года, обзором финансовой системы императора. Так как, по его мнению, все было отвратительно в предшествующее царствование, он не мог не заметить ошибки, в которую впали тогда чрезмерными выпусками бумажных денег, и в силу самолюбия, не имевшего, кажется, примера, он захотел, чтобы чеканная монета стоила больше ее нарицательной цены. Легко понять, что эта монета быстро исчезла из обращения, так как ее переплавка давала верный барыш, а в России умы были весьма доступны всему, что касалось барыша. Он не хотел, по случаю своего внешнего безобразия, чтобы его изображение красовалось на этой драгоценной монете и заменил его девизом, который украшал знамя рыцарей Св. Храма. Александр I последовал его примеру.

Многие, при виде милости, в которой Безбородко был у государя, поверили басне, распространенной в начале царствования Павла, будто бы Екатерина II оставила завещание, скрепленное четырьмя вельможами, в силу которого престол должен был перейти к ее внуку, и что это завещание было выдано Павлу вице-канцлером Безбородко. Но, во-первых, императрица слишком хорошо знала дела. Чтобы поверить, что несколько слов, начертанных ее рукою, оказались бы достаточными изменить судьбу государства. А во-вторых, кого, собственно говоря, можно назвать в России вельможей? В чем состоит их власть, пока они не составляют между собою заговора? Каким они пользуются вообще почетом, как только они удаляются от ступенек трона? Наконец, где государыня отыскала бы таких четырех дураков для скрепы фантастического документа, который повел бы их прямо на лобное место? Доверие Павла к Безбородке основывалось исключительно на его способностях, или вернее, на его опытности в делах, без чего вначале нельзя было обойтись; к тому же он был низкого происхождения, а этому обстоятельству деспотизм всегда придавал большое значение; к его же племяннику Кочубею император питал особенное расположение[182]. Заслуга этого министра состояла в том, что он, с первых же дипломатических сношений нового царствования, убедил государя соблюдать принятые формы и не обрывать слишком рано и слишком круто политическое положение которое он застал.

Великая и благая мысль занимала императора в конце года, а именно: собрать под сенью своего трона всех монархов, свергнутых с престолов. Он предложил всем им неприкосновенное убежище у себя. Даже папе было предложено приехать в Петербург, но его преклонный возраст, резкая перемена климата, неудобства искать приют в лоне Церкви, считавшейся, с католической точки зрения, схизматической — все это говорило против возможности принять подобное предложение. Он тогда еще не предвидел жестокого обращения, которое его ожидало в будущем, а, может быть, и покорился выпавшему на его долю мученичеству. Один только король польский воспользовался великодушным предложением Павла и был принят по-царски. Интимность обращения с ним императора, однако, со второго же дня стала тяготить короля. Последний мне сам рассказывал, что император, со слезами на глазах и целуя ему руки, просил его сознаться, что он его отец; но что он не мог этого сделать, так как сам был уверен в том, что это неправда. Тогда император, придававший большое значение такому происхождению, в которое он твердо верил, переменил тон и стал требовать по этому поводу страшных для него подробностей. Король не поддавался и старался ему доказать, вескими доводами что он имеет полное основание считать себя сыном Петра II; но Павел несколько раз, с непонятною настойчивостью, говорил о последнем, как о человеке, преданном спиртным напиткам и неспособном царствовать.

Среди всех необыкновенных мероприятий императора попадались однако и такие которые свидетельствовали о благородстве его сердца. Хотя в освобождении генерала Костюшки усматривали только новый способ поношения памяти Екатерины II, но надо сознаться, что Павел вложил в это много милости. Он лично, в сопровождении великого князя Александра, посетил его в тюрьме, чтобы объявить ему о его освобождении и пожаловал ему пенсию, взамен чего он удовольствовался его честным словом. Что бы ни говорили, но радость, испытываемая при виде счастливых, и доверие, выражаемое врагу, доказывают доброе сердце. К несчастью, Павел редко допускал влияние сердца на характер.

1797-й год

Коронование имеет важное значение для государя, страстно преданного церемониям и облеченного светскою и духовною властью, соревнование которых он считает нужным для увеличения их блеска. Но коронование также весьма важно для придворных, ожидающих, в воздаяние их малейших заслуг, милостей или подарков.

Неудивительно поэтому, что вопрос о коронации уже давно занимал умы в С.-Петербурге и что все мысли направлялись к Москве, как к предельной цели их нового величия. В особенности те, которые ждали особенных милостей, думали, что они будут помазаны вместе с царем и что благодаря этому их счастье станет ненарушенным.

Пасха в этом году приходилась 5-го апреля, и этот день был выбран для коронования. Помазанник Господень должен был появиться на троне в то же время, как Господь появляется на престоле. Павел льстил себя надеждой приобрести, благодаря этому, в глазах своего народа сугубое освящение. Мы скоро увидим, до чего он доводил это желание.

Я здесь привожу копию из моего дневника, который отличается большою точностью, так как ведь я тогда был церемониймейстером.

15 марта. — Их Величества отбыли из С.-Петербурга; их путешествие в Москву продлится пять дней. Оно совершается в мундире при шпаге.

Их Величества были встречены под Москвой, в Петровском дворце, придворным штатом, тайным советом и дамами трех первых классов. Как только духовенство совершило установленные священнодействия, их Величества удалились во внутренние покои. При встрече, между прочим, присутствовал знаменитый Платон, митрополит Московский, которому надлежало, по праву его сана, совершить чин коронования; но государь его недолюбливал и, не желая его оставлять в сомнении на этот счет, объявил, что он не хочет быть им коронованным. Гавриил, митрополит Новгородский, должен был его заменить. Платон, стоявший выше подобного оскорбления, сказал, что он в таком случае будет присутствовать на короновании, как простой иерей, и Павел не чувствовал в себе достаточной самоуверенности, чтобы запретить ему это. Будучи очень болен, Платон велел перенести себя на руках в Петровский дворец. Никто из присутствовавших, в продолжение всего времени, которое нам пришлось ожидать Высочайшего приезда, не подходил к нему. Я один, знавший его хорошо, так как я устоял против его красноречия, когда он, по поводу моей женитьбы, хотел обратить меня в православие (Головкины были протестанты), — я стал около него. Это его растрогало и он сказал мне, улыбаясь: «Во всей этой толпе благочестивых христиан я могу рассчитывать только на одного еретика!»