Книга Бегал заяц по болоту… - Валерий Петков

– Мне нравится Кипр, – неожиданно сказал Виталий, да так, словно лампочка внутри вспыхнула: – Народ гостеприимный, по-моему, и замки на ночь не запирают! Большая деревня размером с остров. Одна улица в Москве, и не самая большая. А там – целый остров! И, кажется, все друг друга знают. Вот память, осталась на всю жизнь, светлая такая. Я прямо сейчас подумал: предоплату получили по договору, деньги обналичим, и рвануть на Кипр! – Он странно улыбнулся, незнакомой, полуулыбкой, словно извиняя себя, – жить размеренной жизнью пенсионера. Спокойный распорядок. Одно плохо – руль справа.

– У Достоевского, в «Илиоте»… «Довольно увлекаться-то, пора и рассудку послужить. И всё это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия… помяните мое слово, сами увидите!». Спокойно не получится. Найдут где угодно, не спрячешься, отыщут и зароют. Всего-то народа на Кипре – семьсот тысяч человек! В России с этим не шутят. Это на «диком» Западе – объявили банкротом, и всё. Никто ничего требовать по закону не моги. Живи себе дальше. Но у них это полный крах, если объявят банкротом. Моральный крах, я имею в виду. Это значит, не можешь хорошие деньги зарабатывать. Неудачник! Даже церковь таких не любит, потому что «десятину» не принесёшь, десять процентов.

Виталий голову опустил, молчал.

– Устал ты, даже на себя не похож, – сказал Сергей.

Они ещё посидели некоторое время. Молча, не глядя на часы. Каждый свою думал думку и о своём печалился.

Потом убрали со стола, посуду помыли, а Пальма ещё долго отыскивала чёрные семечки по полу, как блох в густой шерсти. Слишком мелкие и скользкие для её белоснежных клыков, она пыталась их разгрызть, а они застревали в волосах, щекотали, и она фыркала, тёрла лапой морду и снова вынюхивала семечки, словно бы знала точное их число и не сходилось в итоге нужное количество.

Виталий сложил в большую сумку ласты, трубку, очки, полотенце, плавки. Шуршал молча, как ёжик в тумане, готовился завтра в бассейне поплавать.

– Бассейн очень восстанавливает силы.

– И не оставляет ни одного грязного пятнышка! Завидую! Мы как-то с женой попали на открытие бассейна. Бесплатно по такому случаю. Часа три проплавал не спеша, думал, утром не пошевельнусь, ан нет, всё отлично! Хорошее дело – бассейн, тут я согласен.

* * *

Пальма пришла со своей подстилки в углу, рухнула между раскладушек. Виталий уже спал. Сергей читал: сон не шёл. Наверное от сильной усталости, всё-таки полтора часа до вокзала и полтора обратно, да после десятидневного офисного сидения.

Пошёл дождь, и захотелось в туалет, но вставать не спешил, тянул.

– Грустное шуршание. – Вот так недели, годы прошуршали. Нет! Только не обмочиться под себя. Как бы я ужаснулся в молодости этой мысли. И обиделся бы, если бы сказали. Да и сейчас, наверное, обижусь. От того, что в ней есть недоверие, в этой мысли. Вон как обстоятельно я думаю об этом. Значит, важно! Важнее цитат, иллюзий, милых и бесконечных, липких, как ириска, склеившая зубы, пальцы, испачканные мороженым… или после варенья. И первые, такие странные эти мысли – робкие ростки: только бы моментально, в одночасье, чтобы не мучиться самому, близких… никого не доводить до ненависти в душе, чтобы, провожая, вздыхали потихоньку с облегчением. И самое начало, вот это тревожное шуршание – «под себя ходит», «утиная охота». Ещё важно, чтобы погода была приличная! Не жестокий мороз, не в стужу, чтобы как на раскалённой сковородке подпрыгивали у гроба, а сообразно моменту – мягкий осенний денёк, прозрачный через лёгкую вуалетку влажных паутинок. Лирично. Мысли о бренности, но не тяжкие и давящие, а так, словно взгляд за пролетающим, планирующим с дерева жёлтым листом. Без дождя. В сыпучий песок, а не в мокрую глину. Не спеша, солидно, последовательно, без суеты, чтобы кто-то сказал пару слов, срываясь на лёгкий всхлип, переходя с одних хороших слов на другие, и платочки у дам к уголкам глаз, чтобы макияж не порушить.

С чего? С какого бодуна это всё белеет скомканной промасленной салфеткой в мусорнике головы? Как быстро, мгновенно была преодолена полоса препятствий под названием «жизнь». От детских страхов – вот сейчас я лягу спать и не проснусь, умру, не видимый никем в тёмной духоте, обливаясь потом под одеялом – а вон уже какие мысли, приготовления, пожелания куда-то туда… куда? кому? Словно сижу в офисе фирмы, рассматриваю, изучаю фото различных домовин для себя… по себе… под себя. Впрочем, какая мне потом разница? Лично мне? Да и другие через пару дней подзабудут. Может быть, острый женский глаз выцепит какую-то несущественную для других деталь. Ну, так то – женщины! И сколько вокруг навыдумано бесполезного. И кто я на самом деле – Тигр? Вол? Узнать бы точно, это важно, чтобы до минут зафиксировать моё появление на свет. На этот свет. Но спросить не у кого – мамы уже нет, не выяснил в своё время, тогда это было неважно. Рождаться на какой-нибудь пролетарский праздник и потом гордиться этим всю жизнь. Бессмысленно и бесполезно, как и многое из тогдашнего уклада… чтобы двигаться по маршруту жизни, словно по расписанию, без сбоев, предвосхищая неисправности, возможные неприятности по пути, наплывы хандры.

Не у кого уточнить. Как шуршит полиэтилен! Ночью все звуки громче. Так же необъяснимо и громко звучали старческие сетования, ахи и охи, казались надуманными, неестественными страдания по поводу кончины, размышления – как? где? сколько? кто придёт? что наденут? кого заранее предупредить, чтобы не приходили, не портили настроения. Кому? Покойнику? Не всё ли ему равно, упокоенному в тесном футляре? От чего это? От беспомощности, физической невозможности что-то самому изменить, исправить, эгоизма и непродуманности живых, которые останутся там, наверху, на поверхности земли. Вот, наверное, отчего эти вопросы мучают с какого-то момента стариков. От усталости жизни. Внутреннего тонкого звоночка, ведомого только одному ему, конкретному старику или старухе, и так непонятна потому их логика остальным, даже близким. А он звучит всё явственней, вызванивает, ведёт, становится частью внутренней жизни, и уже не отмахнуться от него, не убрать. Гипноз. Всё это мелькнуло тогда, при взгляде на плёнку полиэтиленовую, новую, не замятую, неласковую, как простыня с синей печатью общаги. Сейчас вспомнилось посредине ночи, а тогда исчезла грусть при виде упругого животика, симпатичного пупка Марины. И ещё всплыло странно, из заповедной глубины сказок «Тысячи и одной ночи» – «сосуд для мускуса». Я узнал, как устроена эта штука – жизнь! Вряд ли стало бы легче жить.

Виталий вскрикнул и проснулся.

Он повернул голову. Виталий снова уснул, спал так тихо, словно не дышал, а, затаив дыхание, прислушивался к мыслям Сергея, подстерегал их, боясь спугнуть.

– Когда же, в какой момент этот профи высокого класса, ответственный, совестливый человек – сломался? – подумал Сергей, – в какой день и час? Бессонной ночью, утром, после кофе? Вдруг осознал всю тупиковость этой ситуации, весь никчёмный героизм одиночки, работы на износ, ради куска хлеба и возможности лихорадочно гасить кредит банку за типовую квартиру в спальном районе и с ужасом думать, а будут ли деньги, чтобы сделать следующий взнос? И нет будущего, и не нужен его бизнес никаким чиновникам. У них другие заботы. Абсолютно противоположные. Поэтому идея с обналичкой, отлётом на Кипр, такая странная, дикая и неожиданно произнесённая вслух – тоже без будущего. Это скорее крик отчаяния, от безысходности. Поэтому Виталий и спешит покончить с договором и закрыть фирму, хотя и отдал ей почти пятнадцать лет. И нетерпелив поэтому, словно побаивается, что появится ещё один клиент, потом ещё, и всё снова вернётся, и опять этот безумный, без отдыха, в постоянном напряжении – забег. И он вновь, ненавидя себя, потащится по прежнему адресу на работу, в цех, как возвращаются к старой любовнице, теряя остатки гордости, презирая себя за это и не имея силы воли порвать раз и навсегда. Или глупость несусветная всё опрокинет и не получится закрыть фирму. Такая глупость вселенская что ни один, самый изощрённый триллер такое не покажет. Выскочит, вспрыгнет из-под левого локтя, как чёрт незванный, станет ненавистной реальностью: ходи, проклинай и чертыхайся! Россия!