Книга Один рыжий, один зеленый. Повести и рассказы. - Ирина Витковская

Конечно, летняя жизнь и так в основном проходила во Дворе по причине многодетности проживающих в тесных квартирках семей, но в то лето жители Двора, особенно молодые, на три чудесных месяца вдруг почувствовали себя одной семьей, живущей в объятиях Двора, под его звёздным небом, – с открытыми в вечерней темноте дверями сараев, гулом приглушённых голосов и шкварчанием картошки, жарившейся на керосинках и керогазах, с лежанием на вынесенных из домов матрасах, кинутых на траву, и глазами, устремлёнными в ночное небо… Утром – пробуждение от щебета птиц, и танец пылинок в утреннем луче, пробивающемся сквозь щелястые стены сарая, и непередаваемо скрипучий голос бабки Дуни, зачем-то, ни свет ни заря вытащившей своего малолетнего внука к колонке: «Ты чаво-оо-о, как пятух жаренай, еле ногами плятёшь?..»

Сразу за уборной и помойным ящиком обозначился строгий прямоугольник, отгороженный крашеными кроватными спинками – на нём, как по линеечке, кудрявились ряды обильно цветущей синим и белым картошки, за которой в момент созревания бдительно следил тяжёлый на руку картофелевод-матерщинник. Зато паслён, буйно произрастающий вокруг картофельного огорода, был доступен всем, поскольку не охранялся. И ели ведь, дураки, прости господи, в неограниченном количестве…

Время летело. Девчонки повыскакивали замуж, парни переженились. Ни одной пары не скрепил Двор, несмотря на давние, тайные и явные симпатии. Почему? Наверное, не хотел прозой официальных уз разрушать волшебство дорогих сердцу воспоминаний, хранящихся глубоко в душе… Остались только тайные вздохи и поздние материнские сожаления: «И-и-иэ-эхх! Да лучше бы он на Марусе женился, чем на хабалке энтой!..»

Между тем Двор пустел. Молодые – кто получил квартиры в новеньких хрущёвках на окраине города, кто разъехался по стране, а во Дворе остались пожилые матери с сыновьями-алкоголиками да счастливые бабки-дедки, принимавшие по воскресеньям любимых внуков. Детей стало мало. Выросшее поколение, в отличие от своих родителей, рожало по одному ребёнку, но Двор любил и этих, обнимал их, укутывал своим теплом, напитывал силой предыдущих поколений.

Внуки и внучки – это уже я и мои со-дворники – Кешка, Славка, две Людки, Лида, Витька, кое-какая малышня… Играли, как обычно: в прятки, и в казаки-разбойники, и в сладкие девичьи игры с кроватками, голышками, супами из травы и песка на мини-верандочках у сараев… С каждым из друзей-соседей у меня был свой мир: с Лидой – взрослые разговоры про любовь, ревность, мальчишек, девичьи секреты («а он мне сказал», «а я ему сказала»), с Кешкой – про приключения, лазанье в необыкновенную мансардочку над сараем, которую соорудил его дед-плотник и рассматривание каких-то совершенно безумных сокровищ (например, широкой полоски из жёлтого металла, свёрнутой в цилиндрик с тиснёной фабричным способом надписью: «Золото»). Что это было? До сих пор не имею представления. Кешка был копателем. Он всё это находил в земле. Однажды, целое лето мы посвятили охоте на шампиньоны. Земля Двора вдруг вспучилась в самых неожиданных местах, и Кешка первым догадался расковыривать необычные бугорки с кратером-трещинкой на верхушке, а там!.. Тугие, ароматные белоснежные шарики – шампиньоны! И много!..

Двор не знал таких грибов – шампиньоны. Его обитатели покупали на базаре роскошные белянки («груздочки», как говорил дед), которые солили в бочонках и спускали в погреба, таскали из пригородного леса белые, подосиновики, луговые опята, лисички… Шампиньон вызывал брезгливость и подозрение. Как-то раз моя аккуратистка-бабуля полезла в погреб за картошкой и ахнула – весь земляной пол был покрыт наглыми, белоснежными, крепко пахнущими грибами. Чихая от омерзения, она полчаса наводила порядок и в результате выволокла на белый свет огромный таз, полный шампиньонов, и понесла на помойку выбрасывать, но была остановлена немолодым военным, зашедшим во двор попить водички.

– Ах, какое богатство! Какие шампиньоны! – восхищенно произнес он. – А куда это вы их?

– Как куда? – изумилась бабуля. – Да выкидывать! Вон, к уборной!

– Да вы что? Да вы что? – засуетился военный. – Разве можно? Дайте мне, я сетку, я сейчас…

Бабуля пожертвовала сетку (так в нашем городе называли верёвочные безразмерные авоськи), и постылые шампиньоны под её короткие смешки и удивлённое покачивание головой перекочевали в полное владение любителя этого лакомства.

Кешка их сушил. Тащил к себе наверх и свою добычу, и мою тоже, и нанизывал на ниточку. Что он с ними делал потом – ума не приложу…

Девчонки Людки – это голышки, посудка, прыгалки, «склады-присяды», Кешкины дразнилки: «Людка-блюдка-гуталин, на носу горячий блин!» А потом снова все вместе – и штандер, и разрывные цепи, и всякая жуткая чушь в сумерках на лавочке…

Дедов во Дворе становилось всё меньше, бабки делались всё неподвижнее… Наличие свободного времени подтолкнуло к созданию дворового клуба под открытым небом. Чуть за колонкой, на островке ярчайшей муравы за одно лето выросли гигантские мальвы, золотые шары и садовая ромашка. Там, на низеньких табуреточках каждый день после обеда рассаживались бабки: обсуждали новости, любовались на внуков, играли в лото. Мы носились под их зычные выкрики: «Барабанные палочки!», «Семён Семёныч!», «Кочерга!», «У меня квартира!».

Одно лето Двор был захвачен перипетиями первого, наверное, на нашем телевидении зарубежного сериала «Сага о Форсайтах». О, эти Форсайты! Жители двора с таким жаром, болью и заинтересованностью обсуждали судьбу их клана, будто жили с ними под одной крышей, собачились вместе у колонки, занимали друг у друга денег до получки…

– Ну этта их Элен! Какая ж зараза всё ж-таки, – начинала дворовая интеллигенция Анна Николавна, – А этот, как его… Ленк, как его, ну-к, скажи!

Подбегала шестилетняя тощая Ленка с ободранными коленками, конопатым носом и, набрав воздуха и выпучив глаза, гаркала:

– Майкл Сомс!

Бабки одобрительно гудели, забирали табуретки и шли смотреть захватывающе-сладкую заграничную жизнь… А Витька Соколов, восемнадцатилетний сын Анны Николавны, проходя с ведром к колонке, регулярно одобрял Ленкину сметливость: «Ох, Ленка, гляди, вырастешь – женюсь на тебе!» И Ленка рдела, как маков цвет, и с удвоенным вниманием смотрела «Форсайтов», чтобы и в следующий раз гаркать правильно…

Внуки постепенно росли, бабки постепенно умирали. Дольше всех держались матери дворовых алкоголиков, дожидаясь сыновей из ЛТП. И они возвращались, недолго крепились, потом снова срывались, пили по-чёрному, ловили во Дворе чертей и опять попадали в ЛТП. Ох, сколько их было! Кобель, Ежак, Папантель… И с какой стати я-то столько лет помню их имена? А ведь помню.

Потом и моя жизнь покатилась, покатилась… Институт, регулярные забегания во Двор к бабуле, быстрый промельк Кешки в курсантской форме; куда-то исчез Славка, канули бесследно обе Людки – бабушки их померли, и всё… Последний серьёзный разговор с Лидой случился на тему «Как привязать к себе мужчину» с её рекомендациями быстро выйти замуж и быстро обзавестись ребёнком…

Мой девический расцвет – это каблуки, клетчатая юбка, локоны в «мальвинке», брошка-вишенки на пальто, бабулин любящий восхищённый взгляд, шёпот и ласковый толчок в спину: «Поди, сходи в уборную…» Это, значит, чтобы весь Двор видел – какая я красивая. А я упиралась, психовала, топала ногой… Эх, вернуть бы всё! Я бы умирающего лебедя на виду у всего Двора станцевала, только бы ещё раз увидеть, почувствовать тот тёплый бабулин взгляд!