Книга Шторм на Крите - Сергей и Дина Волсини

Вдруг музыка прервалась. Через несколько мгновений кто-то завел другой диск. Из динамиков полилась знакомая мелодия, и Антон Ильич весь превратился в слух. «Mi manchi»[1], – вступил знаменитый тенор, и Антон Ильич откинулся в кресле и прикрыл глаза. Он любил эту песню и знал ее слова. Откуда она здесь, в греческом ресторане?

Никто не обращал внимания на музыку, и только Антон Ильич сидел как завороженный и слушал бархатный голос, певший о любви. Ему не мешал ни шум на улице, ни голоса в ресторане, сердце его пело в унисон и сжималось в такт музыки, тоскуя о той, которой ему так не доставало в эту минуту.

Наутро он проснулся выздоровевшим. Ему показалось, он проспал допоздна, но часы показывали лишь половину девятого. За окном светило солнце, его лучи отражались от кораблей и яхт, что стояли в гавани, и скакали по номеру, отражаясь на стеклах, на стенах и на зеркалах жизнерадостными солнечными зайчиками.

Антон Ильич не торопясь позавтракал, вышел на улицу и отправился по вчерашнему маршруту – первым делом к форту и яхтам. В воздухе игриво вился ветерок, приятно сгоняя с лица жар солнечных лучей. Море ровно покачивалось и переливалось разными красками. Изумрудное у берега, дальше оно светлело и казалось прозрачно-зеленым, потом снова темнело и становилось глубоким, синим, как подушки в номере Антона Ильича. Над этими красками просторно и широко распростерлось чистое, везде одинаковое голубое небо.

Антон Ильич поднялся на пирс и зашагал к форту. По дороге он не раз останавливался посмотреть на то, как гладкие изумрудные волны ударяли о камни и бетонные стены форта. Неизменным и вечным казалось синее море вдали.

До обеда он бродил по городу. Ему открывались разные улочки и разные места. Город жил своей обычной жизнью. Туристов было мало, лишь дважды ему встретились приезжие, такие же, как он, с картами в руках. Оно и понятно, подумал Антон Ильич, вряд ли кто мог предположить, что этот город так хорош и что в первых числах ноября здесь стоят такие погожие деньки. Улочки ему попадались в большинстве милые и ухоженные. Кое-где во дворах было безлюдно и непривычно тихо, дома сверкали на солнце закрытыми решетками жалюзи, и неясно было, что скрывалось за ними, был ли там кто-то, спал ли, кипела ли там втайне ото всех жизнь. Постояв в тишине у их закрытых окон и намечтавшись вдоволь, Антон Ильич возвращался к исторической части, где, чем ближе к центру, тем становилось оживленнее.

К обеду он вышел к итальянскому кафе. Он сел у барной стойки, но скоро его место освободилось, и он пересел. Из окна он снова видел палаццо. Сегодня у его стен царило веселье. В рыжих одеждах и полосатых носках ходил красноносый клоун, за ним гурьбой кружила детвора с воздушными шариками и конфетами в руках. Взрослые сидели в импровизированном кафе, на пластиковых стульях, вразброс, держа в руках стаканчики и тарелки с едой. Вынесли торт. Дети запрыгали, заверещали. Клоун выстроил их кругом, маленького именинника подняли на стул, задули свечи, звонко захлопали в ладоши. Праздник продолжался.

Антон Ильич смотрел на них, на посетителей кафе, как и вчера, безмятежно сидящих на солнце, смотрел на эту простую жизнь с теплыми ноябрьскими деньками, длинными вечерами, уличными музыкантами и детскими праздниками, и все произошедшее с ним самим казалось ему таким далеким, будто было это не позавчера, а бог знает сколько времени назад. С ним ли это случилось? Действительно ли он едва спасся, и его чуть не унесло в море? Неужели между ним и Юлей случилась размолвка? Неужели они так и не объяснились? Правда ли, что ночью к нему приходила Наталья? Действительно ли он оказался в безвыходной ситуации? Или ему это только показалось? Картинки прошлых дней понеслись у него перед глазами, и он уже не знал, стоило ли так переживать, или ничего страшного не произошло, а он принял все слишком близко к сердцу? Он не мог сказать наверняка. Лишь в одном он был уверен: он поступил правильно, что уехал. С его отъездом эта история словно осталась в прошлом, и тяжелое болезненное чувство, давящее в груди наконец-то ушло.

Что ожидало его впереди?

Перед ним возникло лицо Юли, ее улыбчивые зеленые глаза. Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы она была рядом. Чтобы она сидела с ним сейчас в этом кафе, смотрела в окно вместе с ним, видела этих маленьких детей, этого смешного клоуна, и смеялась, как умеет смеяться только она. На мгновенье ему представилось, будто на стуле рядом с ним появилась Юля, будто она озорно посмотрела на него и засмеялась. Антон Ильич тряхнул головой, наваждение какое-то.

Если бы она была здесь, он повел бы ее к форту, показал бы ей море, оно здесь совсем другое, и белоснежные яхты. Он поил бы ее настоящим итальянским кофе, которое она так любит. Они сидели бы здесь часами, как и все, держались бы за руки и говорили, говорили, как тогда, в их первый вечер. Потом гуляли бы по городу, слушали бы музыкантов. Он пригласил бы ее на концерт, или на лекцию, если ей бы этого захотелось, или даже в магазин белья – почему бы и нет? Потом он повел бы ее в ресторан, в котором ужинал вчера. Они бы вместе общались с хозяином и шутили над его ленивыми сыновьями, вместе бы радовались неожиданному супу в широкополой тарелке. Чаю он, пожалуй, больше бы не заказывал, зато вино… Вино было в самый раз. Юле бы понравилось.

Потом они не спеша бы шли домой, в обнимку, останавливаясь, целуясь и улыбаясь другим парочкам, встречавшимся им на пути. Потом они очутились бы в его номере, пышном, просторном – он гораздо больше подходит Юле, чем та его небольшая комнатка в отеле. Здесь в комнатах стояли розы, и шампанское, к которому он не притрагивался, и свежие фрукты, вновь принесенные с утра. И постель, огромная, широкая, натянутая шелковистыми простынями…

Утром их разбудило бы солнце. Он вскочил бы пораньше, едва завидев первые лучи, и раздвинул бы занавески, и отворил бы балконные двери, чтобы прямо из кровати через окно им было видно море, и они лежали бы в постели, нежились в солнечных бликах, любовались бы бесконечным изумрудно-синим морем, и никуда не надо было бы спешить…

Официантка поставила перед ним его заказ, панини с морацелой и настоящей пармской ветчиной. Антон Ильич очнулся и принялся за еду.

И все-таки до чего же жаль, что Юля сейчас не здесь, снова подумал он, закончив есть и отложив приборы. Он громко вздохнул. А почему бы ей не быть здесь, пронзила его внезапная мысль? Почему бы не привезти ее сюда?

Поехать за Юлей, заодно забрать все свои вещи и провести оставшееся время здесь, в Ираклионе? Сердце у него застучало так радостно и гулко, что он схватился обеими руками за подоконник, чтобы не упасть. Дух захватывало от этой идеи. Неужели это возможно?

А Юля? Как она примет его? Будет ли рада? Что вообще она думает о нем? Они ведь так и не поговорили с того самого дня, и он понятия не имеет, каково ее мнение на его счет.

Хорошо, а что он скажет ей? Как уговорит ее поехать с ним?

Антон Ильич задумался.