Книга Лучи смерти - Николай Свечин

Сазонов категорично подтвердил: показаниям дворника можно верить. Ефрейтор запаса гвардейской пехоты, пьет по праздникам, монархических взглядов. Никогда не врал, обязанности по надзору за опасным жильцом исполнял ответственно.

– Может быть, Разуваев вынес записки изобретателя заранее? – предположил Зубатов. – Подлил ему накануне яд замедленного действия. Химия в Берлине главная наука. О ней чудеса рассказывают. Ну, сгреб бумаги в чемодан – и к себе. Филиппов пропажи не заметил: не каждый же миг он занят своими опытами. А через день помер…

Все трое сошлись во мнении, что так могло быть. У Разуваева теперь не спросишь. Немцы агента Макса не выдадут. Дознание на этом можно прекращать: ни аппарата, ни документов, ни свидетелей. Догадки, которые, очевидно, правдивы, только доказательств никаких. Что докладывать государю?

– Формально я должен потрясти еще одного человека, студента Большакова, – вспомнил сыщик. – Пока Вячеслав Константинович в отъезде, надо успеть проверить всех из окружения несчастного доктора. Давайте его адрес.

Сазонов молча протянул ему лист бумаги из дела Большакова.

– Масляный переулок, – прочитал сыщик. – Это где у нас такой?

– На Васильевском острове, – пояснил жандарм.

– Давно я в эту глушь не забирался. Господа, честь имею!

Студент обитал в двухэтажном деревянном доме неказистого вида. Будто и не столица! Дворник впустил прилично одетого человека, но при этом счел нужным дать жильцу характеристику:

– Пошто вам наш стрикулист? Бесшабашный человек, и весь об нем разговор.

Это притом, что сыщик его ни о чем не спрашивал…

На стук дверь открыли быстро. То ли молодой человек кого-то ждал, то ли собирался уходить. На пороге стоял тощий, плохо причесанный парень, в очках, с короткой бородой, более похожей на щетину.

– Большаков Всеволод Всеволодович? – официальным тоном спросил сыщик.

– Да. А вы кто, извините? Ежели насчет задержки квартирной платы, так я все объяснил дворнику.

– Позвольте войти.

– Да-да, извините.

В комнате оказалось не прибрано и вообще как-то неуютно. На столе лежали книги вперемешку с корками хлеба. Постель разобрана, хотя уже стоял полдень, а простыня вся серая… И окна выходят на выгребную яму.

– Я коллежский советник Лыков из Департамента полиции.

Студент так и сел.

– Из полиции? А в чем дело? Я… ничего такого не знаю. На лекции не хожу, это правда, но…

– Всеволод Всеволодович, я здесь по другому поводу. Вы ведь были ассистентом доктора Филиппова, так?

Большаков приободрился:

– Ассистентом, пожалуй, сильно сказано. Михаил Михайлович… Он настолько многоразвитая личность, что, как филолог, я много почерпнул из общения с ним.

– Как филолог?

– Да. Я же учусь на филологическом.

– А его аппарат вы видели?

Парень опять потупился:

– Э-э… Извините, вы имеете в виду…

– Да, подрывной аппарат, с помощью которого Филиппов хотел остановить войны.

– Видел. Но мало что понимал в этом. Михаил Михайлович иногда допускал меня до мелких работ, не требовавших ученой квалификации. Ну…

– Понятно, – кивнул сыщик. И задал вопрос в лоб: – Кто, по-вашему, мог убить доктора?

– Убить?! – вспыхнул студент. – Но ведь он умер от порока сердца!

– Филиппов был убит, в этом у полиции нет сомнений. Ловко все подделали, скрыли улики. Я веду дознание обстоятельств его гибели. Мне нужны ваши показания. Можно пока неофициально, в устной форме.

– Убит… – ошарашенно повторил Большаков. – А ведь я это подозревал. Ну, не подозревал, скорее предчувствовал.

– Поясните, Всеволод Всеволодович. Что вы предчувствовали, а главное, почему?

– Этот дикий человек Яков Грилюк вызывал у меня сильные опасения. Вы знаете про Грилюка?

– Я арестовал его неделю назад в Москве.

– Арестовали? Он сознался?

– В чем?

– В том, что именно он убил Михаила Михайловича.

– Господин Большаков, вы сперва поясните мне мотивы. Зачем ему это делать?

– Яшка – пацифист, он свихнулся на борьбе за мир. Писал царю, писал европейским монархам. Требовал прекратить все войны.

– Вот как? – удивился Лыков. – Это для меня новость. И что монархи?

– Не ответили, конечно. И тогда малоросс ударился в другую крайность, извините. А именно в анархизм. Не надо, мол, никаких царей, всех бомбами взорвать, и наступит царство свободы.

– Пусть так, но зачем для этого убивать ученого-изобретателя?

– А чтобы завладеть аппаратом и пустить его на революционные нужды.

– Но как мог Грилюк при своей необразованности решиться управлять столь сложным устройством? Надо быть физиком и химиком для этого. И не рядовым, а одаренным.

Большаков задумался, машинально при этом лохматя давно не мытые волосы.

– Извините… Он вообще человек решительных действий. Мало размышлял, много бегал. Все ждал баррикад, готовился к ним, брал уроки стрельбы в тире.

Лыков неожиданно для себя вдруг проговорился:

– Во время задержания Грилюк застрелил полицейского офицера.

– До смерти застрелил? – ужаснулся студент.

– Увы.

– Вот видите. Ему человека убить ничего не стоит, я всегда это чувствовал. И Михаила Михайловича он так же безжалостно…

Из глаз парня вдруг обильно полились слезы. Он отвернулся к окну.

– Извините…

Сыщик хотел подать ему воды, но в комнате не обнаружилось графина. Тогда он сказал в спину Большакову:

– Грилюк Филиппова не убивал.

– Как не убивал? – резко повернулся к Лыкову студент. – А кто же?

– Яшка Бешеный доктора натурфилософии не трогал, – повторил сыщик. – Он много зла задумал, это факт. Но к смерти Филиппова не причастен.

– Но…

– А какого вы мнения о Разуваеве?

– О Петре Никодимовиче? – Парень задумался. – Ну… э-э…

Коллежский советник молча ждал.

– Даже не знаю, что сказать. Он весь такой… заурядный. Но с большим самомнением. Себе на уме, денег мечтал много заработать. А какие деньги могут быть при Филиппове? Я думаю, он ждал, что Михаил Михайлович возьмет патент на свое изобретение и получит заказ от правительства. Вот тогда будут и деньги, и положение. Правая рука изобретателя, все такое…