Книга Ночная фиалка - Дебора Мей

Неожиданно припомнилось, как когда-то давно вот так же стояли, прижавшись друг к другу князь и княгиня Маре-Розару. Правда, Бертье не торопился обнять ее своими руками. Он стоял совершенно неподвижно… Она слышала его неровное дыхание, жаркое и глубокое, словно он очень долго бежал и теперь отдыхает…

— Спасибо… — прошептала она и повернула в его сторону голову.

Ее щека ощутила щекочущий край его сюртука и россыпь своих пушистых волос. Она не помнила, когда ее кудри успели обрести свободу от шпилек. Теперь они привольно рассыпались по ее плечам… Так хорошо и беспечно она себя еще никогда не чувствовала…

Мишель отчаянно пытался обрести спокойствие, но понимал, что с каждой секундой все быстрее теряет самообладание, и его слабость почти готова одержать победу над ним. Все вокруг исчезло. Он ощущал лишь ее волосы на своей шее, ее нежные распущенные локоны… Его поразило, что они такие нежные… Он вспомнил, как она умело их расчесывала, укладывала в высокую прическу, закрепляла шпильками… Он не смел двигаться. Если бы он пошевелился, то с радостью погрузил бы руки в ее волосы, зарылся в них лицом… он прижал бы ее к себе и умер бы, упав перед ней на колени… он поддался бы этому сильному горячему потоку…

Она откинула голову, еще теснее прижавшись к нему.

«Не надо, — молил он в мыслях. — Ради бога, не надо…»

Он сцепил за своей спиной руки, чтобы они не рвались к ней, и стоял неподвижно, стараясь не касаться ее. Тело девушки, прижавшейся к нему, казалось живым бархатом… а его тело застыло, словно каменная глыба… только кровь пульсировала в висках.

«Опасность! Опасная слабость…» — звучало в голове.

Он решительно отстранил ее от себя.

Она обернулась. Он ожидал… взрыва злости или негодования за то, что он не поддался ее очарованию. Но она всего лишь оперлась о край стола и лучезарно ему улыбнулась, склонив голову. Своей доверчивостью и простодушной негой она напомнила ему котенка, растянувшегося на солнце. До чего же она была сейчас хороша! С обнаженной шеей… с рассыпавшимися по плечам каштановыми волосами, в которых играли красновато-золотистые блики… Ее безмятежно-невинный облик без малейшего признака женского кокетства ломал в нем годами воспитываемое самообладание…

Пока он стоял, охваченный темной силой нестерпимого желания, Виола легко отбросила назад волосы и старательно закрыла пробками бутыли с ликером. Затем она набросила на них чистое полотенце.

— Полагаю, что мы можем… закончить с этим завтра… — произнесла она срывающимся голосом и, окинув взглядом полные бутыли с вишневым ликером, весело рассмеялась:

— Боюсь, что мы сделали слишком много, не так ли?

Ее голос звучал невинно, но ему не хотелось этой невинности. Он хотел, чтобы она чувствовала то же желание, что и он… чтобы она оказалась лежащей на полу, рядом с ним… так уже когда-то было. Давно. В ее комнате. Чтобы ее улыбающийся рот находился в желанной близости с его губами, чтобы мир звенел от ее смеха, и чтобы ее тело, полное тепла и шелка, ласкало его. Он жаждал этого и проклинал себя, боясь оказаться грубым, он опасался спугнуть ее улыбку и страшился того, что произойдет, если он даст себе волю.

Бертье взял со стола салфетку и быстро вытер руки, стараясь стереть с них все липкое.

— Простите меня, — не глядя в ее сторону, он вежливо поклонился и, швырнув тряпку на стол, быстро вышел из домика.

Легкий мороз мгновенно рванулся к его разгоряченному телу. Это принесло облегчение, и Мишель стремительно вдохнул всей грудью чистый холодный воздух и аромат хвои на соснах. Дурман и аромат вишни остался там, в домике, и он сумел справиться со своими дурными мыслями. Наваждение исчезло. Остался лишь легкий запах ликера на руках, но на него не стоит обращать внимание. Он сумеет отвлечься от него.

Бертье не спешил к Элине. Он не мог сделать этого сейчас. Он не желал, чтобы его кто-либо видел — ни княжна, ни ее родители.

21

Когда Виола проснулась, у нее сильно болела голова. Ей было нехорошо. Тяжелым маревом наплывало какое-то тягостное воспоминание, которое она хотела отогнать и забыть совсем.

Девушка еще глубже зарылась в подушку, но почти тут же услышала стук в дверь. Вошла горничная, как-то смущенно прошептав:

— Мадемуазель, простите меня. Я знаю, что очень рано, но мы не знаем, что делать… Мсье Бертье велел, чтобы вы спустились вниз.

Мсье Бертье. Воспоминания, которые она хотела забыть, вновь возникли перед ней. Она застонала, чувствуя себя совершенно отвратительно.

— Я не могу, — простонала она. — Боюсь, что я заболела.

— О, мадемуазель, я так сожалею, но мсье Бертье сказал, что вы обязательно должны спуститься. Даже если будете себя плохо чувствовать. Для вас уже приготовлен крепкий чай.

Чай — это хорошо. Но встретиться взглядом с Бертье… Собраться с духом и унять волнение — совершенно невозможно.

Горничная, сообщив все, что ей поручили передать, уже наливала в таз теплую воду для умывания. Служанка, видимо, считала, что Виола должна немедленно выполнить указания господина Бертье. Она даже помогла девушке встать и одеться, напоминая ежеминутно, что следует поторопиться.

Спускаясь по витой лестнице, Виола опиралась на перила, чтобы не упасть. Голова еще основательно кружилась. В доме стояла тишина, видимо, никто из членов семьи и гостей еще не вставал.

Внизу лестницы девушку уже поджидал лакей. Он проводил ее в небольшую гостиную. В смутном свете раннего утра здесь было довольно сумрачно. Возле окна стоял Бертье, слегка отодвинув в сторону плотные шторы. Огонь в камине, очевидно, только недавно разожгли, и светлый дым клубился возле чугунной решетки за резным экраном. В зале было еще довольно прохладно, и девушка поплотнее закуталась в тяжелую шаль.

— Мадемуазель Фламель?

Виола оглянулась на чужой голос и с удивлением увидела женщину с суровым лицом.

— Доброе утро, — с недоумением поздоровалась девушка. Она точно знала, что никогда раньше не встречала этой женщины.

— Я не стала бы вас беспокоить, но мы решили, что в создавшейся ситуации лучше всего вернуть ребенка вам.

Виола заморгала в полном смятении. Женщина протянула руку, указывая на корзину, которая находилась на столе.

— Ребенок?.. — девушка почувствовала, что губы ее задрожали.

— Да. Ребенок, которого вы оставили Лизе Манолье, — в голосе женщины зазвучали осуждающие нотки.

— Лиза? — начиная кое-что понимать, Виола с отчаянием взглянула на корзину, чувствуя на себе холодный взгляд Бертье. — Но это не мой ребенок! — выдохнула она.

— Мадемуазель Фламель, я обращаюсь к вашему материнскому сердцу. Акушерка из городской больницы, которая присутствовала при родах, подтвердила, что матерью ребенка являетесь именно вы, — женщина достала из сумочки какую-то бумагу. — Здесь изложен факт рождения в полицейском участке мальчика. Его матерью записана мадемуазель Фламель, проживающая в доме мадам Тибо на улице Вожинас. Сержант Прюнель полностью подтвердил эту запись.