Книга Мужчина-подарок - Светлана Лубенец

Я подошла к чете Елошвили.

– Наденька! – бросилась ко мне Ирма, обняла, поцеловала и представила своего мужа: – Вот, познакомься, это Шота.

Мы с орлом-витязем обменялись кивками и улыбками. Если бы вы могли видеть улыбку Шота! Она предназначалась вроде бы мне, но в ней отчетливо сквозило и другое. Он улыбался, радуясь тому, что весь ужас наконец закончился, что жена едет с ним к ребенку, туда, где находится их родной дом, родители, их начало начал.

Рассказывать, что происходило на вокзале дальше, не имеет смысла. Мы с Ирмой говорили обыкновенные приличествующие случаю слова прощания, обменивались адресами, и обе понимали, что никогда больше не только не увидимся, но и не напишем, и даже не позвоним друг другу. Ирма Елошвили должна обрубить все концы, и она сделает это. Во время последнего объятия перед посадкой в вагон Ирма шепнула, чтобы я вынула из ее стола бриллиантовое кольцо и отдала Алексу.

Я ехала домой, едва сдерживая слезы. Мне было жалко всех: Ирму, Шота, Шаманаева, себя, любимую. Конечно, теперь Лешка опять свободен, и даже кольцо для помолвок – бесхозно, но… Он мне теперь как мужчина был совершенно неинтересен.

Разумеется, на следующий день Ирма в агентство не пришла. Чтобы поскорее покончить с ее неприятным поручением, я достала из стола кольцо и пошла в кабинет босса.

Оторвавшись от какой-то бумаги, которую изучал, Лешка кивнул мне на стул и процедил:

– У тебя пять минут, не больше. Еду в Гавань. Там выставка как раз по нашей специальности. Если увижу что-нибудь стоящее, потом вас туда по одному зашлю.

Я молча положила на его бумагу кольцо. Мне кажется, он все понял сразу. Лицо его вытянулось, а губы опять некрасиво расплющились и расплылись, как в детстве.

– Где она? – спросил мой босс.

– Едет в поезде в Кутаиси, – ответила я.

– К ребенку?

– К ребенку, но… вместе с мужем, Лешка.

– Мое дело безнадежно?

– Безнадежно, Шаман. Шота любит ее.

Лешка вскочил со стула, швырнул кольцо об стену и выкрикнул:

– А я? Разве я не любил ее?

– Хм, прямо диалог Гамлета с совестью, – усмехнулась я.

– Это еще здесь при чем? – рявкнул Лешка.

– Есть такое стихотворение, когда Гамлет после кончины Офелии кричит:

– Но я ее любил,

как сорок тысяч братьев

любить не могут!

– И что?

– А совесть ему отвечает:

– Меньше

все ж, чем один любовник!

– Много они понимают, эти твои поэты, твоя Цветаева! – глухо отозвался Лешка.

– Они, я думаю, понимают побольше нас с тобой. Но не нужно быть поэтом Ивановной, чтобы видеть: Ирма в твоей жизни занимала очень скромное место.

– Скромное, да? Но у меня ведь агентство! Я не поэт, я бизнесмен, Надька! А время, оно же – деньги!

– Может, пусть бы их было чуть-чуть поменьше?

– Дело не в конкретной звонкой монете! Чтобы фирма существовала, надо крутиться, и у меня действительно мало свободного времени. Тебе ли этого не знать! Ирме ли этого не знать!

– Ты, Лешка Шаман, каким был дураком, таким и остался. Можно дома вообще не бывать, но жена… или там… любовница… не знаю, как Ирму величать, могла бы быть на сто процентов уверена, что при всей твоей занятости она для тебя – самое главное.

– Я и так старался, как мог, – сник Лешка, будто только сейчас уразумел, что кричи – не кричи, доказывай – не доказывай, Ирма все равно уже на пути к Кутаиси. – Может, мне поехать за ней, а? Как считаешь?

– Поздно, Леша. Ты ведь давно обещал Ирме разгрести дела и заняться ее сыном и разводом с Шота.

– Ну… ты же сама видела, как много работы навалилось с уходом Дарьи и Егора… Мать честная! – неожиданно громко вскричал Шаманаев, пораженный до глубины души тем, что только что его осенило. – Теперь еще и Ирмы не будет – вообще по миру пойдем!

– Кретин, – подвела итог разговору я и поднялась со стула, чтобы отправиться на рабочее место.

Шаманаев неожиданно прытко загородил мне дорогу:

– Ты все поняла неправильно! Женщины всегда все понимают неправильно! Я же и о вас пекусь, не только о себе! – Он помолчал, жадно вглядываясь в мое лицо, пытаясь найти в нем хоть какие-то признаки сочувствия, но не нашел, а потому вынужден был спросить: – Ты думаешь, я не умею любить, да?

– Не знаю, Леша. Может быть, ты не умел любить именно Ирму. Может быть, тебя что-то в ней не очень устраивало.

Шаманаев медленно отошел к окну и, не глядя на меня, ответил:

– Может, ты и права… Опять ты права, моя одноклассница Надька Степанова… Ирма была старше меня на восемь лет, и я всегда это чувствовал… Нет-нет, – он резко обернулся ко мне, – не думай, что дело во внешности… седых волосах или там… лишних морщинках… Нет! Ирма мне очень нравилась внешне. Я просто балдел от красоты ее лица, да и… тела… Но она относилась ко мне… как-то… по-матерински… Я знаю, некоторым мужчинам это нравится, но я… Словом, мне нужно быть главой везде, как в фирме, так и в личной жизни. Иначе получается дисгармония… Я только сейчас это понял. Умная ты, Надька. Который раз заставляешь задуматься над тем, что мне и в голову-то раньше не приходило.

Он отошел от окна, приблизился ко мне, оглядел, сощурившись, с ног до головы и медленно, с особым смыслом, проговорил:

– А вот с тобой у нас, пожалуй, могло бы получиться… если бы…

– Ты, Шаман, кретин еще два раза, – почти брезгливо сказала я.

– И в чем же мой двойной кретинизм?

– Во-первых, мной можно руководить только на рабочем месте, а в личной жизни, я считаю, все должно быть на равных. Мне на дух не нужен довлеющий надо мной любовник или, что еще хуже, муж!

– А во-вторых?

– А во-вторых, меня бесят мужики, которые, дожив до таких преклонных лет, как ты, так и не уяснили, что от интимной близости детишки получаются.

– Что ты имеешь в виду?.. – прошептал побледневший Шаманаев.

– У Ирмы должен был быть от тебя ребенок.

– Что значит… должен был быть?..

– То и значит. Она сделала аборт.

– Когда?!

– Тогда, когда окончательно поняла, что ты не поедешь в Кутаиси… и вообще…

– Что вообще?..

– Когда поняла, что ей самой надо от тебя уезжать. И как можно скорее.

– Надька! – Шаманаев прижал меня к стене своего кабинета. – Подлая тварь! Ты все знала и молчала!

Теперь я уже с полным презрением смотрела в его красивое смуглое лицо. Хорошо, что чистая душой Ирма нашла в себе силы порвать с ним. И я рассмеялась прямо в кривящиеся ненавистью губы одноклассника и босса: