Книга Концерт в криминальной оправе - Марк Фурман

— В общем-то, я не против. Но не сегодня. Денек выдался суматошный, с утра возился с машиной, потом две комиссионные экспертизы в разных местах города, просто устал. Заходи-ка, скажем, во вторник в наше бюро. Я как раз дежурю по городу, там и поговорим.

Вечером во вторник я подошел к темному большому зданию, которое в Нижнем Новгороде находится на оживленном проспекте Гагарина, рядом с мединститутом. На первом этаже светилось лишь одно окно — в комнате дежурного эксперта. Обстановка здесь самая что ни есть рабочая: стол, несколько стульев, телефон. Правда, не без удобств — в углу на тумбочке маленький цветной телевизор, рядом старый заслуженный диван.

Предупрежденный о визите, Лев Михайлович заранее настроился на нужную волну. Сообщив, что пока в городе все спокойно, он включил электрочайник, достал пачку хорошего чая. Мы расположились на поскрипывающем диване, заварили покрепче чай, и Фридман начал свой рассказ.

* * *

Как и любой из опытных врачей-хирургов, Александр Владимирович Константинов был весьма популярен в народе. Больные чувствовали себя спокойнее, если их оперировал именно Константинов. Трудился он в нейрохирургии — одном из самых сложных разделов медицины, и не без успеха: процент удачных операций был у профессора, куда выше, чем у коллег.

Еще, будучи студентом, Константинов увлекся хирургией. На третьем курсе он пришел в научный кружок, где трудился самозабвенно, с увлечением. Вполне логично, что после окончания Горьковского медицинского института его оставили в аспирантуре. Через три года он защитил кандидатскую диссертацию, начал собирать материалы для докторской. В родном городе Константинов стал профессором, а дальше обычная история: молодого талантливого ученого заметили в Москве. Его пригласили в один из ведущих научно-исследовательских институтов по нейрохирургии и, хотя Александр Владимирович поначалу колебался, убедили в конце концов, что именно здесь он принесет наибольшую пользу отечественной медицине.

Наверное, ни один из уважающих свою профессию ученых-практиков не устоит перед подобным аргументом, и Константинов переехал в столицу. Однако, связи с горьковчанами не терял. Когда звали, приезжал консультировать сложных больных, участвовал в операциях, выступал время от времени с докладами на заседаниях научных обществ.

Той зимой, в конце ноября он получил из Горького письмо.

Начав с обычных медицинских новостей да приветов, приятель-хирург между строк кинул фразу о том, что в Дальнем лесу, на севере области появились кабаны. То был заранее продуманный, тонко рассчитанный удар.

— Кабаны!? — хмыкнул Константинов. — Да их там никогда не было. Водились лоси, всякая мелочь вроде зайцев да лис, когда-то забредали медведи из кировских лесов, но чтобы кабаны…

Страстный охотник, Александр Владимирович не раз бывал в этом лесу. Он вспомнил тамошнего егеря Скворцова, которого все звали попросту Петровичем, и вскоре чувство тоски по знакомым заповедным местам овладело им. Константинов позвонил в Горький.

Надо ли говорить, что там ждали этого звонка. Охоту наметили на конец декабря, за неделю до Нового года. В предвкушении ее Александр Владимирович теперь подолгу задерживался в клинике, стремясь освободиться от всех забот, прооперировать плановых больных. Выезд профессор наметил на четверг после обеда, полагая, что к десяти вечера будет уже в Горьком. Заранее подготовил все необходимое: полушубок, две пары валенок, сшитый по особому заказу ватный военный комбинезон — подарок когда-то прооперированного им крупного армейского чина. Поверх всего в багажник «Волги» легло охотничье снаряжение — пятизарядный автоматический «Браунинг» двенадцатого калибра и несколько коробок с фирменными итальянскими патронами — память о прошлогоднем международном симпозиуме по хирургии.

Лев Михайлович, как многоопытный рассказчик, вел свое повествование плавно, не спеша. Он знал цену и толк устному слову, а несомненный литературный дар (Фридман время от времени по настроению пишет отличные стихи да самодеятельные песни, к тому же автор нескольких популярных книг по автомобилизму) украсил этот вечер лирическими отступлениями от основной темы. Важно также, что он лично был знаком с Константиновым, встречался с ним.

— Сам я не охотник, а только рыбак, — самокритично произнес мой собеседник. — Это, считай, забава рангом пониже. Среди охотников, как в боксе, есть свои весовые категории. Так вот Константинова я бы отнес к полутяжеловесам, ему до высшего ранга оставалось совсем чуть-чуть. Вот скажи: купил бы ты на тогдашние скудные валютные средства импортные патроны? То-то и оно. В этом деле он был настоящий фанат.

Пусть не удивляет читателя, что подробности той давней истории Фридман знал до мелочей. Впрочем, это неудивительно: как судебно-медицинский эксперт он около двух недель занимался этим делом, вник в его суть по-настоящему профессионально, увидел за кадром то, на что другой человек не обратил бы внимания.

…В пятницу поздним вечером на стареньком УАЗе охотники добрались до Дальнего леса. Здесь среди березовой рощи стоял крепкий бревенчатый дом. Егерь Скворцов, предупрежденный заранее, уже ждал гостей. Он обнял каждого поочередно, задержав в объятиях чуть дольше других Константинова. Все-таки давно не виделись эти люди, испытывавшие друг к другу взаимную симпатию. Вскоре хозяйка внесла кипящий самовар, все расселись за большим деревенским столом. Приехавших было пятеро: трое хирургов из горьковской клиники, где раньше работал Константинов, главный врач местной участковой больницы, наконец, сам профессор. За чаепитием Александр Владимирович упомянул об итальянских патронах. Разом все оживились, импортные коробки в блестящей упаковке из белого высокосортного картона пошли по рукам. Дабы погасить искорки зависти, Константинов, перекрывая общий шум, громко произнес:

— У кого двенадцатый калибр, поднимай руки!

Таких оказалось трое, включая профессора. Каждому он выдал по четыре итальянских патрона, тут же установив приз: целую коробку тому, кто окажется наиболее удачлив на охоте. Попросил редкие боеприпасы и Скворцов:

— Хоть я, Константинович, обычно с шестнадцатым калибром хожу, но есть у меня другое ружье, под твой заряд. Ты уж уважь, отсыпь припасу.

И ему Александр Владимирович дал положенную норму. Спать легли уже заполночь, впрочем, и торопиться было некуда: подъем назначили на восемь часов утра.

День выдался особенный, будто по заказу. Вчерашняя метель, стихнув, сменилась легким бодрящим морозцем. Когда охотники, выйдя из дома, собрались в кружок перекурить, первые солнечные лучи сквозь заиндевевшие деревья легли с безоблачного чистого неба на ближние поляны. Скворцов встал раньше других и вывел из гаража, предназначенный ему для службы дребезжащий «газик». Потом выпустил из сарая двух резвых охотничьих собак. Ждали загонщиков, вскоре появились и они — все местные, приятели Скворцова.

Наконец расселись по машинам, и те, надрывно завывая, пробив снежную целину, выехали на просеку. Километра через три высадили загонщиков, и Скворцов повез стрелков на другую сторону лесного квартала. Тут он чувствовал себя в своей стихии. Быстро развел людей по номерам, лишь убедившись в правильности и безопасности расстановки, занял свое место под раскидистой елью, метрах в ста от Константинова.