Книга Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

Через полчаса, около восьми часов утра, государь вышел на крыльцо, сел на светло-серого коня и окруженный свитой, к которой примкнуло много офицеров тех полков, которые не вступали в Париж, стал приближаться к Пантенской заставе, около которой стояла несметная толпа народа. По дороге встретили короля прусского, который присоединился со своей свитой к нам, так что собралось всех не менее двух тысяч генералов и офицеров, окружающих своих монархов и представлявших великолепное зрелище. По мере приближения к Парижу толпы народа увеличивались; окна, крыши, тротуары – все было залито движущейся массой, которая кричала, махала платками по мере нашего прохождения. От Пантенской заставы мы ехали через Сен-Мартенское предместье, вдоль бульваров к Елисейским Полям, где войска прошли церемониальным маршем мимо государей. Впереди шла баварская и прусская кавалерия; за ними – наша гвардейская легкая кавалерия; потом австрийские гренадеры, наш гренадерский корпус, 2-я гвардейская пехотная дивизия, прусская гвардия, 1-я гвардейская пехотная дивизия, наша кирасирская дивизия и конвой. Несмотря на долгий изнурительный поход, в продолжение которого солдаты не получали никакого обмундирования, даже не имели порядочной обуви, все мгновенно преобразилось, и пред нами проходили не те лахмотники, которых мы привыкли видеть, а щеголи в чистых, блестящих мундирах. Смотр продолжался почти до трех часов, после коего войска отправились на занятые заранее для них места, кто в городе, кто за городом, а государь пешком пошел на Сен-Флорентинскую улицу, в дом Талейрана,[275]а король прусский – во дворец Виллеруа, на Бурбонской улице. В карауле была 1-я рота Семеновского полка со знаменем. Вся огромная свита понемногу рассеялась. Загородные гурьбой возвратились к своим частям, на бивуаки, а мы, т. е. больные, заняли квартиру в Бонди.

Я отправился в Париж уже 20 марта 1814 г., в обществе нескольких товарищей: Лодыгина, князя Трубецкого, Тиманова и Стаховича, все верхами, и с нами двое служителей. Выезжая из Бонди, едва успели сделать несколько шагов, заметили в поле с правой стороны женщину, машущую платком. Мы все приостановились, и, к удивлению нашему, оказалось, что это была женщина не рабочего класса, но прилично одетая дама, с пустой корзинкой на руке, которая, вероятно, прежде была наполнена провизией. Она объявила нам, что она, соболезнуя об участи раненых, решилась пойти на место бывшего сражения, не найдет ли случая пособить кому-нибудь, который, может быть, еще сохранил признаки жизни, и что она действительно набрела в нескольких шагах от дороги на тяжело раненного русского офицера, еще живого, и, увидав нас, решилась просить нашей помощи. В это время мы увидали маркитанта на повозке, возвращающегося с провизией к войскам, в арьергард; подошли к нему, прося, чтобы он взял раненого на свою повозку, но тот и слышать того не хотел и только после 15 хороших нагаек свернул к раненому, которого мы бережно уложили и отправили при одном из наших служителей в лазарет в Бонди.

Это обстоятельство нас несколько позадержало, но со всем тем мы в 10 часов въехали в заставу. Сдав служителю наших лошадей для отправления к роте, сами пошли пешком и при первой встрече фиакров взяли их и отправились в Пале-Рояль, где условились собраться к четырем часам в трактире у Вери и затем рассеялись все кто куда глядел.

Новость предметов и обстоятельств сократили чрезвычайно время. Не успел опомниться, как уже било четыре часа, и у Бери собралось нас, т. е. артиллеристов, человек десять. Рассказам и разговорам не было конца. Все были в каком-то неописанном восторге. Все наперерыв передавали свои первые впечатления, радуясь, что настало для всех время отдыха. Обед и несколько бутылок шампанского разрумянили лица и еще более развязали языки; со всем тем, когда пробило пять часов, общий приговор состоялся отправиться всем в большую оперу, где назначено было представление «Торжество Траяна»[276]и куда ожидали государя, – решено и отправились. Через коридор мы вышли в какой-то переулок, но там встретили такое стечение народа, что решительно не было возможности не только пробраться вперед, но даже подумать тронуться с места. На вопрос наш, сделанный одному господину, стоявшему тут же в толпе, что за причина такой тесноты, он отвечал, «что это – хвост от дверей театральной кассы, а дальше уже не теснота, а настоящая давка, ибо билеты выдают не каждому, но с разбором, а более военным иностранных войск, а потому если мы имеем тоже намерение быть в опере, то нужно поспешить, дабы получите билеты». При этом он добавил, что берется нас провести через толпу до кассы, но с тем, чтобы мы взяли для него билет, на что мы с радостью согласились; тогда он закричал:

– Place, messieurs! Place pour les généraux russes! (Место, господа! Место русским генералам!)

И бросился расталкивать народ, который сторонился с уважением и видимым любопытством, и мы в пять минут все очутились у входа в театр. Взявши билеты, мы уже не пошли назад, а спешили занять места наши. Театр еще не был освещен, исключая пяти или шести горевших ламп по стенам, но места, кроме лож, были уже все заняты. Часов в шесть спустилась люстра, и кругом заблистали кенкеты,[277]а в половине седьмого ложи начали быстро наполняться дамами в блестящих нарядах. Музыканты стали настраивать инструменты, но их совершенно не было слышно: все заглушалось общим говором. Все вокруг нас и вопреки нашим обычаям говорило вслух, без всякой женировки;[278]разносчики газет, ходя между рядами кресел, по ложам, во все горло выкрикивали название своих газет с объявлением разных новейших известий; другие предлагали лорнеты и зрительные трубки на время представления за дешевую плату; мужчины все были в шляпах. В семь часов ровно поднялся занавес. На сцене в числе декораций виднелся Траянов столб.[279]Какой-то актер, выйдя из-за кулис, подошел к рампе и обратился к публике с объявлением, что назначенная на афише пьеса «Le triomphe de Trajan» не может быть представлена по болезни актера Лаиса.[280]Публика выслушала эти слова со вниманием, но когда объявляющий прибавил, что труппа униженно (humblement) просит публику вместо назначенной оперы принять «Весталку»,[281]со всех сторон раздался крик: