Книга На войне. В плену. Воспоминания - Александр Успенский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отрывок из письма полковника Д. П. Сверчкова из Парижа:
«Я прочел Вашу чудесную книгу в одну ночь – начал читать вечером и так увлекся, что не заметил, как наступило утро. Я могу только сказать, что „На войне“ – одна из прекраснейших и чудных военных книг, которые я имел в руках. Славный 106‑й Уфимский полк, с которым я был в бою под Гумбиненом (как шт. офицер 3‑го саперного батальона), получил от Вас ценный подарок».
Отрывок из письма бывшего казачьего офицера, есаула Н. С. Мартенса из Антверпена:
«Господин полковник,
Я не имею возможности назвать Вас по имени и отчеству, т. к. последнего не знаю. Пользуюсь случаем, чтобы лично Вас поблагодарить за Вашу прекрасную книгу и за доставленное ею удовольствие.
Будущий историк Великой войны найдет в ней массу ценных указаний, а просто русский человек – почувствует справедливую гордость перед подвигами своих отцов и дедов. Надеюсь, что ее широкое распространение позволит Вам поскорее издать продолжение – „В плену“».
Отрывок из письма бывшего запасного унтер-офицера 110‑го пехотного Камского полка А. Красовского из Поневежа:
«Ваша книга „На войне“ произвела на меня очень сильное впечатление. Ваши, такие живые, воспоминания о мировой войне и о пережитых страданиях вызывают горячий протест и крик: „Долой, навсегда долой войну – это ужасное человеческое несчастье!“ Я сам участвовал в этих самых боях под Сталупененом, Гумбиненом и др. При отступлении 31 августа я был ранен и взят в плен, поэтому меня очень интересует Ваша новая книга „В плену“».
Письма с подобным содержанием я продолжаю получать из разных углов света (например, из Турции, Египта, Хабаровска) доселе.
Ал. Успенский
1933 г., Kaunas
Первый момент. Поздняя попытка нас выручить. Путь по Августовским лесам и два ночлега. Августово. Избиение пленных солдат. Рачки – ночлег в костеле. Немецкая разведка полковника W. Nikolai. По Восточной Пруссии до Маркграбово. Поездом до фортов Neisse.
1915 год. 8/21 февраля – роковой день, когда в августовских лесах жалкие остатки русского 20‑го корпуса, а с ним и нашего 106‑го пехотного Уфимского полка (27‑й дивизии) окружены были четырьмя немецкими корпусами и после неравного боя принуждены были сдаться в плен! Бой был неравный, потому что русские войска, после почти непрерывных, в течение двенадцати дней и ночей, боев, остались без патронов и снарядов.
Встречная речь старшего немецкого генерала (командующего армией) с похвалой по нашему адресу: «Несмотря на то, что вы были совершенно окружены, вы все-таки ринулись в атаку навстречу смерти», – немного тешила наше самолюбие, но, тем не менее, стыд и позор плена овладели нашим сознанием… Как-то неловко даже было нам глядеть друг другу в глаза. Какое счастье, что наши солдаты в этот момент уже были от нас отделены! Мне кажется, что в их присутствии этот позор плена еще болезненнее отозвался бы на нашем самочувствии.
В первый момент обращение с нами наших победителей – высших немецких чинов – было очень любезное. Так, после хвалебной речи и отъезда командующего немецкой армией к нам обратился с речью другой немецкий генерал. Между прочим, он сообщил, что сейчас же для всех нас будет приготовлен горячий завтрак из колбасы и кофе. Наши лица, видимо, говорили немцам о сильном истощении и голоде. Стыдно признаться, но напоминание о пище отозвалось в моем сознании чисто животной радостью.
В это время прибыла немецкая санитарная рота с носилками и перевязочным материалом. По команде своего ротного командира-врача, санитары быстро рассыпались в цепь и, красиво равняясь, двинулись в лес в том направлении, где только что окончился наш бой. Там еще лежали и ожидали их помощи тяжело раненные в бою русские и немцы. Я невольно восхищался этой немецкой, чисто военной, организацией спасения погибающих на войне воинов.
Уже нас начали разбивать по группам, чтобы вести в разные близлежащие деревни для завтрака, но в это время над нами неожиданно стали с треском разрываться снаряды шрапнели и гранат, и сейчас же, вместе с испугом, яркой молнией прорезало мое сознание радостное изумление: разрывы эти были от наших, русских, артиллерийских снарядов! Значит – нас выручают! Нас спасают! Идет, наконец, со стороны Гродно так страстно, так нестерпимо долго ожидаемая помощь!.. В голове начала мелькать мысль о возможности спасения от плена, но… в этот момент немцы круто переменили свое обращение с нами. Лица победителей сразу сделались какими-то испуганно-жестокими: резкие команды и даже ругань посыпались по нашему адресу; немецкие офицеры быстро куда-то все исчезли, а по команде фельдфебеля нас тесно окружили конвойные солдаты с ружьями наперевес, почти бегом повели нас в чащу леса, все дальше и дальше от площади разрыва русских снарядов!
Да, это был редкий на войне случай, когда с досадой и душевной болью мы должны были, против своей воли, уходить от разрывающихся снарядов. Мы невольно оглядывались назад, в ту сторону, где еще слышались гул и раскаты выстрелов русских орудий…
И вот старая картина: те же Августовские леса, те же сугробы и грязные дороги, что уже десять дней не расставались с нами во время непрерывных – днем и ночью – походов и боев… Та же обстановка, но… самочувствие наше было совершенно другое!.. Тогда мы, физически изнуренные, морально были сильны: мы были свободны! А сейчас мы – пленные! Нас окружает конвой из грубых немецких солдат! На наших осунувшихся лицах видны муки отчаяния и стыда плена; кроме того, сильная усталость и острый голод дают себя чувствовать еще сильнее, чем тогда, до плена.
Немцы торопились скорее вывести нас из района боевых действий, часто сворачивали с шоссе и вели лесом или полями без дорог, видимо, боясь натолкнуться на какую-нибудь русскую часть.
Наша группа состояла из доброй сотни офицеров во главе с генералом Ч‑вым. Немцы, заметив генерала, идущего в передней шеренге, предложили ему верховую лошадь, но генерал Ч-в от нее отказался и продолжал идти пешком вместе с нами. Было часов двенадцать дня, когда гул русских орудий сзади нас прекратился. Это была, как потом мы узнали, слишком поздняя и в неудачном направлении попытка выручить наш 20‑й корпус.
Утомление и голод усиливались. Помню, как один из конвойных солдат, познанчик-поляк, начал делить по кусочку свой хлеб ближайшим около него пленным офицерам. За это с руганью на него накинулся старший конвойный. «Нельзя помогать этим русским свиньям!» – кричал он. На привале он пытался уверить нас, что «Warschau ist schon kaputt und Russland kaputt!»[8]
Когда мы шли по Августовскому шоссе, навстречу попался нам немецкий обоз в удивительном порядке: новые, с иголочки, высокие повозки военного образца; породистые, в хороших телах, лошади и красивая, белой кожи, упряжь. Когда обоз поравнялся с нами, начальник транспорта, молодой немецкий офицер, ехавший верхом, подскакал к нашей группе и быстро сорвал с штабс-капитана Ор‑ва непромокаемый плащ… Несмотря на наше возмущение и протесты, несмотря на нашу угрозу жаловаться, обозный «герой» ускакал с накидкой к своему транспорту! Этот печальный инцидент лишний раз резко напомнил мне о нашем позоре, о нашем плене.
