Книга Между молотом и наковальней - Николай Лузан

— А мы… потеряли дочь.

— Прости, Астамур.

— За что? Я сам виноват. Будь проклят тот час, когда я послушался этого шакала Дзагана!

— Кто знал, что так все обернется?

— Да, теперь нам остается одно — терпеть.

— Но какой ценой? — горестно выдохнула Амра.

В груди Астамура что-то екнуло, и он потерянно ответил:

— Но надо же как-то жить, Амра!

— Да, — прошептала она и развернулась, чтобы уйти.

— Погоди! — остановил он и распорядился: — Асида, дай еще мяса.

— Мясо?! Нам?.. — растерялась Амра.

— Бери, бери! Только не говори никому.

— Я… я не могу, — пыталась отказаться Амра, а руки сами тянулись к этому сказочному богатству.

— Возьми, возьми. У вас дети, — присоединилась к мужу Асида.

— Спасибо вам! Пусть Господь хранит вас и ваших детей. Мы этого не забудем, — прошептала Амра и возвратилась к себе.

Это нежданно свалившееся на нее богатство жгло руки. Она все еще не могла прийти в себя и не знала, что с ним делать. Ей приходилось разрываться между чужой страшной тайной и тем, что Гедлач мог не принять этот «дар» Астамура. Отбросив последние сомнения, Амра первой разбудила Апру.

— Где мы, мама? — не могла она понять спросонья.

— Тихо, доченька, тихо, — умоляла ее Амра и подала в руку кусочек лепешки и мяса.

— Что это? — растерялась Апра.

— Мясо, доченька.

— Мясо?! Откуда?..

— Кушай и не спрашивай, — торопила Амра.

— А Алхазик, Аляс?

— Им тоже будет.

— Хорошо, — больше Апра не задавала вопросов, под ее зубами захрустела корочка лепешки.

После того как она поела и легла спать, Амра покормила Алхаза с Алясом, потом сама съела кусочек лепешки, а то, что осталось, сложила в переметную суму, надеясь, что этот «подарок» Астамура примет и Гедлач. Теперь, когда дети поели, ей уже не так был страшен его гнев. Еще один день у подступившей было к ним смерти она сумела отвоевать.

Начался он, как обычно, со звука горна сигнальщика. Ничего, кроме ненависти, у горцев он не вызывал. С его звуками с прежней силой в них проснулись голод и жажда. Но на этот раз с утра солнце не так пекло, как вчера, а к обеду пепельная дымка затянула горизонт на севере. Прошло меньше часа, и его диск оранжевым пятном расплылся над головой и, подобно запылившейся керосиновой лампе, тусклым светом заливал фрегаты, фелюги и горцев.

Женщины и дети с ужасом смотрели на внезапно вспучившееся море, тут и там вскипавшее седыми бурунами. Волны росли на глазах и, наливаясь свинцом, жадными языками облизывали борт фрегата. Под их ударами корпус жалобно поскрипывал, а палуба отзывалась судорожной дрожью. Она передавалась и людям.

Плач детей, горестные возгласы матерей слились в один мучительный стон, терзавший сердца мужчин. Они отводили глаза в сторону, так как ничего не могли противопоставить той грозной стихии, что надвигалась на них. Неподвластная ни капитану Сулейману, ни экипажу, она набирала силу. Нос фрегата все глубже зарывался в волну, и потоки воды раз за разом обрушивались на палубу. Злобно шипящие языки извивались под ногами, забирались под шлюпки и, прихватив с собой нехитрый скарб горцев, скатывались в море.

Гедлач с тоской озирался по сторонам, ища защиты от слепой стихии. Выросший среди гор, он не знал, как уберечь от нее жену и детей.

— Рви все, что попадется под руки! — первым нашелся Астамур-кузнец, до этого не один раз выходивший в море.

— Зачем? — не сразу сообразил Гедлач.

— Плети веревки!

— И что…

— Когда начнется шторм, будем привязываться.

— Ясно.

— Детей вяжи тоже. Руками не удержать.

— Конечно! — оживился Гедлач и потянулся к узлу с вещами.

— И еще, когда волна накатит, надо сжаться в комок. И лицом, лицом к ней, — дал новый совет Астамур.

— Спасибо, брат, — поблагодарил Гедлач и вместе с Амрой и Апрой принялся рвать на полосы все, что попадалось под руку, вить веревки и готовиться встретить новую беду.

О том, что беды не миновать, говорило все вокруг. Серорозовые сумерки плотной пеленой окутали фрегаты и фелюги. Прошло еще какое-то время, и море слилось с небом. Первый громовой раскат, заглушая шум волн и свист ветра, пригнул всех к палубе. За ним последовал второй, третий, временами казалось, что небо вот-вот расколется и рухнет на палубу. Строй кораблей нарушился, их капитаны с экипажами теперь боролись каждый сам за себя. И без того перегруженные фелюги, все чаще черпая бортами воду, вскоре безнадежно отстали от фрегата и затерялись в сгустившемся мраке.

Сулейман, вцепившись мертвой хваткой в поручни капитанского мостика, сорвал голос, посылая матросов наверх крепить паруса. Они, рискуя сорваться в клокочущую морскую бездну, чудом держались на реях и вантах. Свирепый «крымчак» снова и снова с неистовой силой налетал на фрегат, рвал из их рук веревки и норовил сбросить вниз. Не выдержав его напора, с оглушительным треском разлетелись верхние паруса на грот— и фок-мачте и, подобно чайкам, взмахнув лоскутьями-крыльями, пропали во мраке.

Фрегат терял управление и, уже неподвластный руке рулевого, становился игрушкой волн. Они с торжествующим ревом обрушивались на него и, сметая все на своем пути, прокатывались по палубе. Гедлач едва успел глотнуть воздуха, как новый вал накрыл его с головой и, подхватив, перебросил через шлюпку. Веревка, привязанная к поясу, лопнула, и он взлетел над палубой. В последний момент правой рукой успел ухватиться за канат, а левая, не выдержав напряжения, разжалась.

— Ал-ха-аз! — дикий вскрик вырвался из груди Гедлача. Его мальчик, его Алхазик стал добычей волн. Дальше он делал все, как во сне, вцепившись в канат, с немым упорством продолжал бороться с морем. Оно, не насытившись, требовало себе все новых и новых жертв. Под ударами волн тяжелогруженое судно все глубже погружалось в воду. По команде Сулеймана лишний груз полетел за борт, когда и это не помогло, аскеры набросились на горцев. Спасая свою жизнь, они лишали ее других. Сабли и ятаганы безжалостно рубили по рукам, отчаянно цеплявшимся за канаты, шлюпки и борта фрегата.

Всю ночь шла эта схватка не на жизнь, а на смерть людей с людьми и с самим морем. Закончилась она с рассветом. Свирепый шторм стих так же внезапно, как начался. Море еще продолжало злобно урчать и пенистыми языками пытаться слизнуть с палубы фрегата очередную жертву. Она напоминала жестокое поле боя, устеленное обломками мачт, обрывками парусов и канатов. Среди них вперемешку лежали бездыханные и едва подававшие признаки жизни тела матросов, аскеров и горцев.

— Земля! Земля! — Слабый крик вернул их к жизни.

На горизонте, медленно вырастая из моря, появилась серая полоска земли. Сулейман оживился, и, подчиняясь его командам, матросы, цепляясь за обрывки канатов, забрались на реи и начали натягивать то, что осталось от парусов. Фрегат, как подраненная утка, вихляя из стороны в сторону и постанывая под ударами волн, медленно вползал в бухту Самсуна. Суета команды и запах дыма, доносившийся с суши, подняли на ноги тех горцев, кто еще мог двигаться. Дотащившись до борта, они истосковавшимися глазами всматривались в берега.