Книга Вознесенский. Я тебя никогда не забуду - Феликс Медведев

Почему-то из многих четких и ясных высказываний Маяковского о поэзии для доказательства и обоснования своих взглядов Б. Сарнов выбирает только одно: надпись, сделанную Владимиром Владимировичем на подаренной книге: «Для внутреннего употребления». На этой цитате, точно жонглер на тонкой жердочке, громоздит Б. Сарнов весь шаткий груз дальнейших своих рассуждений.

Не надо передергивать, тов. Сарнов. По этим ли шутливым словам судим мы о Маяковском, о его взглядах на поэзию!

Нельзя согласиться и с другой придуманной Б. Сарновым, но звучащей отнюдь не ново формулировкой: «Поэзия на время перестала быть тем, чем она была всегда, – чутким барометром, безошибочно отзывающимся на малейшие изменения общественного «атмосферного давления». Опять передержка: подчеркивается одна, притом не главная сторона поэзии. Не пассивным инструментом метеоролога, а активным участником жизни и борьбы всегда была наша поэзия!

Когда Б. Сарнов цитирует Белинского, у него все получается умно и правильно. Но ведь Белинский прежде всего говорит о поэте как о гражданине. И жаль, что Б. Сарнов не делает в своей статье ни малейшей попытки посмотреть на современную поэзию и на привлекших его внимание авторов именно с гражданственных, общественных позиций. Наоборот, он предлагает какую-то свою эстетскую «поэзию внутреннего употребления»!

У Е. Евтушенко и А. Вознесенского немало стихов неудачных, путаных. Но Б. Сарнову не нравятся именно те стихи, которые не подходят для его «внутреннего употребления». И чтобы оглупить, ошельмовать их творчество в глазах читателей, критик обрушивается на самих читателей – прежде всего ссылаясь на Бенедиктова, которым публика увлекалась, пока не выступил Белинский.

Не будем пока выяснять, кто тут Бенедиктов, а кто – Белинский. Важнее другое: вправе ли критик ставить знак равенства между читателями стихов времен Бенедиктова и сегодняшними читателями? Мне думается, сегодняшние читатели стихов – это не те дворянские барышни и малограмотные мещане, у которых пользовались большой популярностью бенедиктовские сочинения. Сегодняшние читатели стихов – люди высокообразованные, владеющие сложными современными специальностями, знающие о достижениях науки, техники, культуры, хорошо разбирающиеся и в жизни, и в литературе.

Почти не касаясь идейного содержания стихов Е. Евтушенко и А. Вознесенского, Б. Сарнов судит о них только с точки зрения узко понимаемого мастерства. Но и тут его рассуждения – чисто вкусовые, случайные и необоснованные. Вот один пример. Критик жалуется, что его раздражают созвучия в стихах А. Вознесенского:

… И, точно тенор – анемоны,

Я анонимки получал…

«Почему анемоны, а не астры, например? Ах да: «анемоны – анонимки»… И сразу хочется оборвать, как обрывал Станиславский актера…»

Вот образец сарновских рассуждений. Но нам тоже хочется оборвать увлекшегося критика: «Погодите, товарищ, вы еще – не Станиславский!» Анемоны – анонимки – это необходимые поэтические средства, это краски, которыми пользуется художник слова. Без них стих становится бледным и вялым. Прочтите об этом хотя бы в статье В. Маяковского «Как делать стихи», а уж потом беритесь «обрывать».

Ведь вот как щедро, например, использует сам народ в своем творчестве, в частушках, созвучия и аллитерации:

Сердце так, сердце ток,

Сердце так и токает.

Мой миленок в РТС

Токарем работает…

Почему же не пользоваться аллитерациями поэту, если стих от этого становится ярче, звучнее, легче запоминается?

В чем же тут дело? Почему все не устраивает и раздражает критика? Вероятно, читателю да и критикуемым поэтам захочется узнать, кто их судит и поучает? И это не пустой вопрос.

Со времен Белинского мы привыкли видеть в критике прежде всего общественного деятеля, борца не только за высокую литературу, но и за прекрасную справедливую жизнь.

Однако ни в одной из опубликованных своих статей (а их за последнее время появилось в печати немало) Б. Сарнов даже не пытается говорить о современной поэзии с точки зрения общественной, трудовой или политической жизни страны. Его не занимает и не волнует ни село, ни город, ни флот, ни армия, ни целина, ни наука, ни пенсионеры, ни пионеры. Сам он ни разу не выбрался хотя бы в «творческую командировку», чтобы познакомиться с жизнью.

И вот он очень категорично и безапелляционно судит и об авторах книг, и об их созданных в трудах и поисках произведениях… С легкостью рассуждает он о стиле и об интонации, о ритмах и рифмах, густо рассыпает в тексте афоризмы, почерпнутые из сборника «Крылатые слова»…

И при этом его совершенно не заботит, что главный вопрос в оценке любого литературного произведения – соответствие правде жизни. Видимо, судить об этом ему не под силу. Таким образом, Б. Сарнов предстает перед читателями в качестве этакого «дегустатора поэтических вин». Но вкус у «дегустатора» очень сомнительный…

Критик позволяет себе некоторые «запрещенные приемы». Не для пользы поэзии сталкивает он лбами молодых поэтов с избранными им корифеями. Кроме того, полемизируя с читателями и отстаивая свою точку зрения на страницах «Московского комсомольца» или «Литературной газеты», Бенедикт Сарнов то появится перед нами в лице Сарнова, то (в соавторстве с другим критиком) в лице Ст. Бенедиктова. Этично ли спорить и защищать себя под разными фамилиями? Жаль, что нет Белинского на этого новоявленного Бенедиктова!

Наша поэзия (в том числе и молодая) находится сейчас на большом взлете. Кроме удостоившихся брюзгливого внимания Б. Сарнова двух молодых авторов, горячий отклик у читателей нашли многие талантливые и серьезные поэты, вошедшие в литературу за последнее время. И об их творчестве тоже идут шумные споры и дискуссии. На заводах, в совхозах, в институтах, в воинских частях теперь постоянно проводятся «недели», «дни», «часы» поэзии. Если бы критик знал, как часто приглашают поэтов в клубы, в школы, в цеха, в учреждения, на полевые станы для выступлений, для участия в диспутах на общественные и моральные темы, для споров о будущем, о науке, о характере нашего современника, о труде, о дружбе, о любви!..

И творчество всех этих поэтов не по недоразумению получает признание у многих читателей. Никакого «гипноза» здесь нет. Дело в том, что все они много ездят по стране, часто встречаются с трудовыми людьми, чутко улавливают их настроения, думы и умело выражают это в своих стихах. Конечно, у молодых поэтов немало серьезных недостатков, промахов, неосуществленных поисков. И об этом надо с ними вести толковый, некрикливый товарищеский разговор.

«Литература и жизнь», № 7, 1961

В. Григорьев

Федорино горе

Единичные отступления от правил пунктуации также могут создавать дополнительный поэтический эффект. Интересны при этом те мотивы, по которым поэты прибегают к подобному приему. «Стихи имеют самостоятельную жизнь, характер, – пишет, например, А. Вознесенский во введении «От автора» к отдельному изданию «40 лирических отступлений из поэмы «Треугольная груша». – Иногда они помимо воли автора отказываются от грамматики. Иногда этого требует фантастический сюжет. Например, начинает говорить отрубленная голова. Тут уж не до знаков препинания! В других случаях мелодия требует раскованности, высоты, она бесконечна, как заключительная нота певца. Тогда ей опять мешают ограды из точек и запятых».