Книга Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

– Да, – растерянно ответил Клюфт.

– Ну-с, Павел, с прибытием вас в застенки народного комиссариата сталинского государства под названием ес ес ес ер! – последние буквы Оболенский выговаривал с каким-то картавым ехидством.

Этот человек в открытую издевался над вождем, над государством. Над ним, Павлом Клюфтом. И не боялся – было видно по его горящим глазам. Оболенского охватил азарт. И Павел вдруг понял, почему этому старику нечего было терять и бояться! Вот и все! Он, шпион и контрреволюционер, просто ходил по грани, за которую уже не страшно заступить! Поэтому он так вольно выражался.

– Меня зовут Оболенский Петр Иванович! Честь имею! – старик встал со стула и, щелкнув каблуками ботинок, склонил голову.

Оболенский медленно опустился назад на табуретку и добавил:

– Перед вами, Павел, штаб-капитан лейб-гвардейского семеновского полка! Вот так!

Павел потерял дар речи. Его посадили со шпионом белогвардейским офицером, вредителями из Ермаковского района и буржуазным националистом, прокурором! Страшнее ничего не придумаешь! Клюфт застыл в оцепенении. Но тут в разговор вмешался Гиршберг. Бывший директор совхоза миролюбиво прикрикнул на старика:

– Ну что ты вот так сходу, Иванович, пугаешь новичка! Ему еще на первый допрос идти! Там наслушается. А ты его сразу в свои клещи взял! Сразу стал вон пугать своими званиями и статьями! – Гиршберг подвинул табурет и сел рядом с Павлом.

Холеное, гладко выбритое лицо совсем не походило на физиономию арестанта, сидящего на тюремной баланде. Директор совхоза дружелюбно добавил:

– Вы, как я понимаю, совсем недавно в тюрьме? Вас сколько в боксе держали? Что делали? Что успели допросить? Или так, молча, отсиживались?

Клюфт растерянно мотнул головой и, сглотнув слюну, выдавил:

– Так, молча.

Гиршберг понимающе кивнул головой и тяжело вздохнул:

– Так я и знал. Наверное, в туалет не водили. Били?

Павел отвел глаза. Ему стало стыдно. Очень стыдно. Он невольно покосился на свои штаны, разглядывая, не осталось ли на ткани кругов и разводов от мочи. Клюфт покраснел. Он не хотел разговаривать, боясь, что директор совхоза, человек, который был «злостным врагом и отрицательным героем» в его статье, узнает о его же позоре, что он помочился в штаны, не выдержав избиений охраны. Но Гиршберг, словно понимая, что Павлу сейчас трудно, похлопал его по плечу и назидательно, но ласково сказал:

– Хорошо. Хорошо. Вам сейчас не до разговоров. Это верно. Вы не знаете, кто мы. Мы не знаем, кто вы. Лучше помолчать. Но я вам дам совет. Один. Сейчас принесут пайку, не хватайте ее, как сумасшедший. И не требуйте у охраны добавки. А главное, ешьте медленно хлеб. Не глотайте его большими кусками. Это пригодится. И еще, когда вас поведут на допрос, главное запомните: старайтесь как можно меньше говорить в присутствии следователя. И если что-то говорите, сначала думайте. И не подписывайте ничего! Ничего! А там поможет вам Бог! – директор совхоза отошел к окну.

На его место буквально запрыгнул рыжий мордоворот Лепиков. Он нервно хохотал и бормотал всякую ерунду:

– Да не слушай тут никого. Они все очумели. Все. Они все вруны. Хотя вот Гиршбергу я верю! А вот этому контре! Ух! – Лепиков замахнулся на Оболенского. – Я бы вообще не говорил с ним! Вообще. Эта контра недобитая тебе только вред доставит. Хуже сделает. А будешь его речи враждебные слушать, себе срок дополнительный намотаешь!

Звякнула щеколда. В двери открылось маленькое окошко. Откуда-то из коридора раздался гулкий и низкий голос:

– Эй, сто тридцатая! Получай жрачку! И не давиться! Чай по кружке! Больше нет сегодня!

Лепиков сорвался с места и кинулся к «кормушке». Бывший прораб наклонился почти по пояс и, встав на колени, заискивающим голосом пролепетал:

– Давай, давай сюда. Давай, вот чаек, вот кусочек! Э! Э! Что ты, мать твою, давай с корочкой! Давай! Вон тот, побольше!

Павел с изумлением смотрел на это. Петр Иванович подтолкнул Клюфта и по-отечески сжал его локоть:

– Павел, нужно подойти к двери. Иначе проморгаете пайку. Тогда до обеда будет голодно. Да и все. Это плохо. Тут надо есть, что дают.

Клюфт встал с табуретки и медленно подошел к «кормушке». Гиршберг и хакас расступились, пропустили новичка. Павел взглянул на них с благодарностью. Клюфт нагнулся, чтобы получить пайку. Из коридора ударил в нос запах горячей еды. Но это был обманчивый запах. «Едой» то, что протянул ему какой-то мужик в черной «робе», назвать было нельзя! Кусок черного полусухого хлеба и горячая вода в железной кружке, именуемая тут, в тюрьме, «чаем». Павел на секунду замер над посудиной, разглядывая содержимое. Его тут же грубо окрикнул раздатчик пищи:

– Эй! Новенький что ли?! Посторонись! Получить дай другим! Следующий! – заорал мужик в черной робе.

Клюфт отошел в сторону. Горячая кружка обжигала пальцы. Павел вернулся к своей табуретке и поставил посудину на нее. Рядом присел Павел Иванович. Старик улыбнулся и деловито сказал:

– А вот пить этот чай нужно пока он горячий! Потом глотнуть эту бурду будет противно. Да и кишки надо прогреть. Пейте. Это, конечно, не индийский чай, но все-таки. Его делают тут, в тюремной столовой, из крошек. Жгут крошки от хлеба и заваривают. Получается что-то наподобие чая. Тюремного. Вот такой рацион. Да вы пейте, пейте! Пока горячий, – старик отхлебнул из своей кружки коричневую бурду.

Павел вспомнил, что хочет есть. Засосало под ребрами. Желудок сократился. Рот наполнился слюной. Клюфт с жадностью посмотрел на кусок «черняшки» и откусил мякиш. Странно. Но этот пресный и черствый хлеб ему показался сдобным пирожным. Клюфт с удовольствием жевал коричневые крошки и наслаждался. «Надо же! Раньше я не знал, что хлеб может быть таким вкусным!» – поймал себя на мысли Павел.

Даже когда в середине двадцатых было голодно, в доме всегда был хлеб. И хотя Клюфт не избалован сладостями, особого значения культу еды не придавал. А когда отец говорил ему: к хлебу надо относиться с уважением, хлеб надо брать в меру, Павел пропускал это мимо ушей. Еда! «А как я ел когда-то наваристый борщ со свининой! Умм! Как он ел пельмени! А какие мама солила на зиму огурцы! Ой! Мама! Какая вкуснятина!» – Павел почувствовал, что от мыслей о еде у него закружилась голова. Он зажмурился.

Через минуту он дожевал кусок. Желудок запросил еще, но в ладони остался лишь запах от тюремного хлеба. Павел непроизвольно поднес к лицу ладонь и понюхал пальцы.

– Что, нюхаете запах хлеба? – старик лукаво смотрел на него, похлебывая из кружки чай. – Вы пейте, пейте.

Павел вздохнул и поднес кружку к губам. В нос ударил запах ржавой горячей воды и пережаренных сухарей. Клюфт отглотнул коричневую бурду. Вкус оказался не таким уж «противным», как себе представлял Павел. Он еще раз отхлебнул из кружки.

– Вот-вот, настоящий каторжанин! – радостно воскликнул Петр Иванович.