Книга Волок - Мариуш Вильк

Чем ближе к вершине, тем диковиннее. Примерно на середине ската из леса появляются деревянные кресты, одни прогнившие, другие поновее — это Плакальница. Лес тут высокий, и кресты выходят из тени. Мы поднимаемся выше и выше, и вдруг ослепляет свет. Вершина горы. Храм, колокольня.

Ты возводишь очи горе — словно заголяешься — и мы карабкаемся: первая лесенка, вторая, третья. Я не досчитал до конца, потому что показался просвет. Узкая щель распахнулась на все четыре стороны света, и вид открылся удивительный… Такое ощущение, что я глядел в глаза иного мира — в глаза бесчисленных его озер.

Кое-кто сравнивает вид из Чижгоры с картинкой с соловецкой Секирки. Спорить не стану, но могу назвать еще парочку столь же недурственных.

Тем временем Лекшмозеро проснулось — к празднику! Мы въезжаем в самую гущу, изумляясь тому, что могли забыть: ведь сегодня день святых Петра и Павла, покровителей здешней церкви (так называемый «престольный» праздник). Двигаемся осторожно, чтобы не наехать на пьяных, которые едва держатся на ногах; навстречу почти танцевальным шагом — хоровод баб (в национальных костюмах…), у церкви «лица кавказской национальности» продают хлам и дешевую водку, но самое сильное впечатление — несмотря ни на что — произвел на меня заезжий поп, что крестил в озере коня.

Сомневаюсь, чтобы такое пришло в голову самому Гоголю (мастеру подобных анекдотов), до этакого абсурда России его эпохи было еще слишком далеко… Сам не знаю, может, поп перед церемонией так упился, что коня от человека не отличал, и, крестя целое стадо захмелевших жителей, принял белую кобылку за местную девушку, а может, это в здешнем тигле различных вер такая каша заварилась. Ведь тут по сей день одни верят в священные деревья, к ветвям которых привязывают красные лоскутки, другие почитают «православных богов» и их святых, коих здесь множество, третьи же бьют поклоны всем остальным — неважно, Сталину, Брежневу или Путину, была бы водка к празднику… Ну что ж, умом Россию не понять.

Праздновали неделю. За это время утонул в озере пацан. Мужики с горя пили на берегу, но ни один не пошел вытаскивать утопленника. — Сам выплывет, — говорили и, матерясь, спорили: а на какой день? Потом мы пошли к Евгению на день рождения.

Жене стукнуло сорок. Согласно здешним суевериям, мужики сороколетие не справляют. Но что делать? Ждать сорокового дня этого пацана с озера?

У Жени на дне рождения — и шумно, и пьяно, и тепло — по-домашнему. Евгений постарался, принес с озера пару щук и целый шарабан ряпушки. Так что сперва уха (огромные башки щук исключительно мужчинам), потом ряпушка под наливку (наливка наша, стол ваш — такой у нас с Женей уговор). Таня покамест запекала зайца. Заяц был с брусникой! А потом пошли на кладбище — к родителям Евгения.

Сначала навестили отца с матерью. Женька поплакал над могилами… Что, мол, пьет. Мы присели, выпили наливки, крошек птицам насыпали. Птицы прилетели. Черные. Потом пошли между могилами.

— Этот повесился из-за девки, сука была. Тот запил после смерти своей Тани, три недели пил и умер. Этого пацана Леха переехал, Леха был вусмерть пьяный. А этот застрелился от расстройства — что пьет. Я, наверное, тоже когда-нибудь пальну себе в башку.

Перед отъездом из Лекшмозера мы выкупались. Была гроза… Озеро мерцало и переливалось в твоих волосах.

Дальше волок: семьдесят верст до Пудожа по дороге, которой если проедешь, то поймешь — что имели в виду редкие путешественники по Карелии, писавшие, что дорог тут нет… Та, по которой мы ехали, — строилась. Я называю этот отрезок трассы волоком по двум причинам. Во-первых — рядом проходил волок новгородцев через водораздел Балтики и Белого моря. А во-вторых — потому что я сам волок там машину, шагая впереди и протаптывая (босиком) колеи после «камазов» в серой каше глины и грязи, чтобы «ауди» с низкой посадкой — ты за рулем — не села. Протоптал таким образом десять с лишним верст.

3 января

На Новый год в столицу Карелии я не успел, но какая разница, если ты — со мной?.. Как хемингуэевский праздник.

Шампанское выстрелило у нас на первом шлюзе Канала под Повенцом. Я невольно вспомнил, как мы шли здесь с Васей в «Карельской тропе»… Зимой Канал еще красивее.

Пили из горла (кто мог предположить, что Новый год застанет нас в дороге?), повернувшись в сторону Онего. За спиной, где-то за Водоразделом, висела красная луна… Совершенно червонная.

Шампанского было много, очень много. Потом — дальше на трассе — Паша хихикал, что его придорожные елки за ухом и по затылку щекочут, не дают вести машину.

Доехали к рассвету… Лица дожидавшихся нас людей расплываются, но одно я помню отчетливо: то были очень грустные лица. Ничего удивительного, здесь в окошко выглянешь, в колодец двора, — и потянет туда броситься.

* * *

Когда мы сюда впервые пришли с Васей и Юнгой на «Антуре» — протаптывая «Карельскую тропу» — Петрозаводск как раз гудел: праздник города. А в праздник даже город хорошеет.

Уже издалека — где-то от Большого Клименецкого — мы заметили кружившие над городом вертолеты, парашюты, облачка цветного дыма в воздухе. Пируэты, «бочки».

И на берегу были бочки — пивные. Мы с трудом причалили. У помоста — теснота. Девушки — топлесс — ныряли под яхту, а когда появлялись на поверхности, соски у них торчали из воды — поплавками. Ну как тут сосредоточиться на швартовке?

Сквозь запах жареного мяса и пива пробивался запах водорослей.

Первое впечатление: да тут все пьяные! Кроме «лиц кавказской национальности» — те торгуют шашлыками и пивом.

Второе: сколько прелестных девушек, одурманенных спиртом. Сами цепляются, призывая в ближайшие кусты.

Ну, и третье: почему нет туалетов?

Постепенно туалетная тема вытеснила более общие размышления, и я принялся наблюдать за теми, кто беспокойно переступал с ноги на ногу. Сам ведь тоже выпил много пива. А отлить его негде.

Теперь небольшое отступление о российских туалетах. Был 1991 год, я только что приехал в Россию, и первым городом, куда мы поехали с Вероникой, был Петербург. Тогда еще Ленинград… Мы побывали в Царском Селе, в пушкинском лицее, долго бродили по парку… наконец я стал ощущать, все более отчетливо, что — хочется, а негде. Бегом на вокзал, в туалет. Вывески мелькают в глазах, русских букв я не различаю (по-русски еле-еле) и… бросаюсь в женский туалет. И что вижу? Ряд обосранных дырок без перегородок (ни намека на ширму), над каждой баба — на корточках, платье задрано, глаза вытаращены… Одна, увидев меня, стала приподниматься и натягивать трусы, ни на минуту не переставая ссать. Я настолько смутился, что перепутал слова и вместо «извините» пробормотал «спасибо».

Возвращаюсь к петрозаводской набережной. В конце концов я спросил одного из продавцов шашлыков, где туалеты, а он мне в ответ: везде. Что оказалось правдой.

Я укрылся за «Мелодией» Копалева, памятником, вызвавшим в свое время споры, потому что скульптор посадил полуголую музу из нержавейки попой на огромный плоский камень, который, по легенде, служил Петру Великому алтарем полевой церкви. Здесь мы познакомились — помнишь?