Книга Сад чародея - Геза Чат

Так я и брел по заполненным народом улицам безо всякого интереса, злясь на богатых людей и стыдясь своего нищенского состояния размером всего в 1200 крон, размышляя о ненадежности зимнего заработка и о том, удастся ли мне получить от Вилага трехмесячную компенсацию (если придется-таки уехать). Хотел было купить перьев, чтобы скоротать вечер за письменным столом, но не вышло — рядом с улицей Кошшута у Национального музея только одна лавка канцелярских принадлежностей, и выбор перьев там до смешного мал. Нужное перо не нашел. Пришлось сесть в трамвай без пера, не хотел рисковать и стоять на проспекте Юллёи в ожидании транспорта, изучая таблички «Свободных мест нет». Трамвай плелся медленно. Ехавшие в нем симпатичные дамы не проявляли никакой склонности, чтобы я их заметил. Я посмеялся про себя над собственным тщеславием, однако же верно, что теперь подобный успех мог бы помочь мне в моем нелегком положении. Сошел у медицинского университета. Купил крем для ботинок, шнурок и зеленый перец. Дома консьерж сообщил, что меня дважды спрашивала по телефону дама, говорившая по-немецки. Я забеспокоился, что мамаша Г. уже приехала в Пешт и будет меня разыскивать. «Видишь, — сказал я сам себе, — настало время собирать камни».

В докторской столовой играл в бильярд жизнерадостный коллега с неприятным лицом. Он напомнил Яноши Милашшина, и его беззастенчивая глупость вызвала во мне недовольство. Я поужинал, но без вина. Дюла все выпил, и нового не принес. А я еще надеялся что-то получить от алкоголя. Так и надежды мои пошли к черту.

Тем временем, вернулся со свидания Винтер. Живущая неподалеку девушка позвала меня на тайное свидание письмом, адресованным «Йожефу Крайнеру». Мы послали Винтера. Девушка была в условленном месте, но Винтера не окликнула. Ясно, что хотела встретиться со мной. Что поделаешь, я пошел к себе в комнату и поиграл немного на пианино, чтобы обмануть зрение. Посетила одна дамочка, но быстро ушла. Чем заняться? В печальном настроении принялся за обустройство комнаты, но с тяжелыми коврами ничего не получилось, я утомился и бросил это занятие.

Затем подумал, что надо бы еще написать письмо г-же Браун. Накатило отвратительное чувство, которое мы испытываем, когда приступаем к какому-нибудь делу, предвидя неудачу.

Наконец, сел за дневник, писал… писал. Чувствую себя уже лучше. В четверть одиннадцатого помог себе очередной дозой пантопона 0,012. Сходил вниз на отделение, сделал укол одному паралитику. Заодно взвесился: 80 кг. Это без одежды, в одежде 82 ½. Наверное, все-таки поправился за последние два дня. Но ради чего это все. Надежды нет ни в чем. Смотрю в зеркало у себя в комнате. Лампы горят еле-еле, едва светят.

— Соберись, приятель, — сказал я себе, — а не то подохнешь, приятель, одно слово, подохнешь.

Так я сказал себе и пошел дальше писать. Сейчас четверть двенадцатого. Насколько у меня сейчас все обстоит лучше, чем в это же время в прошлом году, и все равно я чувствую себя куда более несчастным. Может, завтра меня ждет день получше?..

1914

8 мая. В этот день в восемь вечера вернулся домой из редакции. Поприветствовал жену и поздоровался с портнихой, которая пришла за заказом. Я принял участие в разговоре, нарисовал фасон пальто, записал мерки и съел один банан. Отрезал один и для портнихи, после того, как Ольга ей предложила. Только портниха ушла, жена принялась раздраженно со мной пререкаться. Какое-то время я терпел, потом предупредил, что если услышу еще одно слово, то ударю. Но она продолжала. Кричала все громче, беспощаднее, и я, после того как дал ей время замолчать, чего она так и не сделала, ударил ее. Нанес несколько ударов справа и слева. Стал готовиться к отъезду. Она хотела помешать, ушла. Я продолжил собираться. Уже почти ушел, когда она вернулась (спустя три четверти часа). С плачем бродила по улице. На примирение ушло примерно 3 часа, я же пообещал, что если подобное повторится еще хотя бы раз, безвозвратно уеду и разведусь с ней. Она пообещала, что больше не будет плохой, вскоре после этого мы легли в постель и до утра забылись «сном, подобным смерти».

15 августа. Суббота. Интересно, где я окажусь через месяц? Сможем ли мы с моей Оленькой отпраздновать годовщину? Я был бы счастлив провести с ней в сентябре хотя бы один день, но вот вопрос: что будет? Отправимся на северный фронт, или будем наступать на юг, в Сербию? Последнее предпочтительней в любом случае, уж по-сербски мы кое-как говорим, сможем объясниться. Сегодня утром прибыл приписанный к нам 3-й полевой госпиталь. Народу там больше, чем у нас, есть свой автомобиль, снаряжение получше, то есть, полный комплект, свой священник, монах и алтарь. В половине десятого утра служба и присяга. Один назарей не хотел приносить присягу.

Весь день громко и совсем близко грохотали пушки. Вечером ужасно душно. Спим до 5-ти. 0,40 г. аспирина.

Купание. Болтовня. Секс[уальное] возбуждение. В 8 вечера Келемен принес к ужину два письма от Ольги, почтовую карточку от Дежё и письмо Тевана. Чувствую себя очень счастливым и спокойным. Ольга пишет так, как я ожидал. Ощущаю наверняка, что за время разлуки мы оба, наконец, поймем друг друга. Вечером — литр вина. Сон — глубокий сон — о путешествиях.

16 августа. Воскресенье. Подъем в 6. Утром — хозяйственные дела. Шью помочи для носков. Заканчиваю письмо Ольге, которое начал еще вечером, когда пил вино. До полудня — поездка на велосипеде в лавку, покупки. Чтение романа «Леонардо да Винчи». Мухи невыносимы — на окне сделал целую сеть из ловушек для мух. Бесит дилетантизм автора романа (Л. да Винчи) и его показная мастеровитость, которая ничего общего не имеет с истинно гениальным знанием и свободой в обращении с материалом, свойственным великим писателям (Толстой).

Потею страшно! Обед съел с приличным аппетитом, но жара действует плохо. Настоящим спасением было бы перевести нас на север. Рассказ солдата, бывшего в Сербии, о том, как там вешают, расстреливают и поджигают деревни.

После обеда привел в порядок свой чемодан, потом спал до 6-ти. Перед тем, как идти к Майерам, искупался. На ужин прекрасное жаркое из цыпленка (г-жа Майер). Бисквит, вино, козий сыр. После ужина — разговоры о войне с писарем. (Красное вино). — (Ужин с Бикаи). После — попытки уговорить назарея. Напрасные. Боль и досада. Тупые дегенераты. Долг государства (милитаристского государства!) изничтожить секту назареев. Тогда эти люди, представляющие определенную ценность, могли бы послужить на благо государства. Хороший был ужин (после купания, жаркое из цыпленка, поклон г-же Майер).

23 августа. Воскресенье. В три часа утра поднимают по тревоге. Но не нас. Отправляют 2-й и 3-й полевой госпиталь, скорее всего, все-таки на юг, значит, и мы туда, и тогда прощай драгоценная надежда (если на север, тогда не понятно, зачем ночная тревога — совершенно необъяснимо со стратегической точки зрения), что мы с моей Оленькой могли бы встречаться где-нибудь поближе. Половина четвертого утра, лежу в постели, курю. Снаружи уже затихает людской и лошадиный шум. Из-за ночного пробуждения нахлынули сексуальные воспоминания. В первую неделю по прибытии сюда меня преследовали воспоминания об инфернальном поцелуе. Потом в воображении вновь стала постоянно возникать картина в духе Клеопатры. Затем воспоминания об осени 1912 г., когда я в октябре, ноябре и декабре искал квартиру и по утрам, до обеда часто навещал Оленьку. Она обычно принимала меня в черном платьице в белую крапинку — в том же, в котором она была в Штубне. Или воспоминания о наших вечерних свиданиях, кульминацией которых был такой дикий накал страсти и полуобморочное состояние после. Тот период воскрес в моей памяти с такой силой и бурными вихрями страстей, которых еще не было за все время брака, когда мы оба верили, что нас ждет самая блестящая судьба, если мы умрем от любви и погибнем, бесконечно следуя любви и желанию, уверившись во взаимности нашей страсти. И правда, доведется ли нам когда-нибудь читать эти строки вдвоем с Ольгой, в уютной постели, в перерывах между божественными радостями прекрасного вечера, предназначенного для любви? Какие это будут радости, если Господь действительно позволит нам дожить до того момента, когда минует все, что уготовила нам судьба. На самом деле, нельзя отрицать: судьба была к нам вполне благосклонна, только мы не умели правильно оценить ее милости. И вообще, что есть жизнь, как надо ее принимать, как проживать, в чем истинные обязанности и радости человека? — этому нас обоих впервые научила война. И если будет на то случай, поделюсь с Ольгой этой тревогой. (Нас уже дважды подняли из-за ошибочного приказа о побудке, в конечном итоге, я сам выхожу на Паркплац в рубашке и подштанниках; на плацу горят красные лампы, у авто включены фары, все божественно прекрасно и интересно, пушки грохочут совсем близко; телу безумно приятен легкий ветерок, дующий с запада. Потом домой — дописывать Дневник, с того места, где оставил). Побудка в полдевятого утра — до обеда конные упражнения. Обед: ем немного, но с аппетитом, после три плитки шоколада и […] литра вина. Многовато. После приходится поспать. Спим с Келеменом до 6-ти. Пишу письмо Ольге. Завариваю чай; делаю это впервые скудными солдатскими средствами, но получилось довольно неплохо. На сердце тяжесть. Ужин без аппетита. В компании услышал плохие новости с сербского фронта. Общее мнение, что мы сдаем позиции. Полевой госпиталь наверняка туда отправили. В плен к сербам вряд ли попадем, но если все-таки попадем, лучше сразу застрелиться[15]. В ответ на действия сербских партизан венгерское войско тоже уничтожает со всей силой детей, женщин, стариков — этого сербы простить не смогут. Своих хорватских и чешских братьев они, вероятно, тоже не пощадят. Теперь, когда еще и Япония объявила войну Германии, завязка полная — восстание в Индии, вмешательство Америки и нападение Мексики на США не заставят себя долго ждать.