Книга Обреченный на бой - Роман Злотников

— Идем, — потом резко развернулся и вышел из помещения.

Грон понял, что загостился. В тот день он несколько раз заговаривал с табунщиком по поводу своего предложения, но тот молча выслушивал и отрицательно мотал головой. Наконец Грон решил, что ловить больше нечего. То, что не удалось договориться с табунщиком, вызывало разочарование, но он хорошо знал, что не все желаемое становится явью. К тому же, хоть убей, он не мог придумать, что делать с лошадьми, если он и дальше не собирался привлекать к себе внимания. А так они хотя бы будут в холе и довольстве. Вечером он опять подошел к табунщику. Тот отложил в сторону скребок и нахмурился. Грон показал в сторону выхода из долины:

— Ухожу завтра.

Табунщик бросил сумрачный взгляд в ту сторону, куда указал Грон, потом отрицательно покачал головой:

— Нет.

— Почему?

Табунщик энергично махнул рукой и сказал:

— Два дня.

И вновь начал скрести лошадиные бока. Грон постоял рядом некоторое время, раздумывая о странном поведении табунщика, но в голову ничего не пришло, и он решил подождать. Его уже давно интриговал вопрос: зачем табунщик приволок его к себе? Этот человек, несмотря на всю свою безыскусность, оставался для него загадкой. К тому же особо торопиться ему все равно было некуда, во всяком случае, два дня для него ничего не решали.

Утром второго дня Грон проснулся в одиночестве. Все семейство табунщика куда-то исчезло. Они тихо поднялись и бесшумно покинули помещение, оставив его одного. У Грона екнуло под ложечкой. Сказать по правде, он слишком уж расслабился за последние несколько дней, здраво рассудив, что если б его хотели убить, то могли бы сделать это гораздо раньше. А чужих в долине не было. И вот сегодня ему почудилось, что в воздухе запахло паленым. Грон поднялся и подошел к окошку. Сквозь мутный пузырь пробивался яркий солнечный свет. Было необычайно тепло для столь поздней осени. Грон ополоснул лицо и вышел на улицу. Табунщика с семейством нигде не было видно. Грон немного подождал, потом пожал плечами и вернулся в дом. На привычном месте, на камне, стоял котел. Грон приподнял крышку и удивленно присвистнул — на дне казана было что-то необычное, желтое, с нитеобразными белесыми прожилками. Он зачерпнул рукой. Это оказалась болтушка из птичьих яиц. Грон решил, что это оставили ему, и жадно доел все до конца. Сказать по правде, ему уже изрядно надоела овсяно-желудевая диета, но столь роскошный завтрак должен был вызвать, как минимум, недоумение, а после столь непривычного пробуждения просто настораживал.

Грон еще подождал, но потом решил, что свое обещание выполнил и со спокойной душой может отправляться. Однако, когда он вышел за ворота, его уже ждали. Табунщик сидел на Осыпи. Рядом гарцевали двое сыновей помоложе. Двое старших стояли прямо напротив выхода, обнаженные по пояс. Не было только самого младшего, того, что обычно кашеварил. Грон остановился. Табунщик подъехал поближе и внимательно заглянул Грону в лицо:

— Ты делать, что хочу я. Я делать, что хочешь ты.

Грон настороженно смотрел на него. А табунщик энергичным жестом указал на старшего сына:

— Бить его. — Он перевел руку на другого: — Потом его.

Грон удивился. Но в этот момент старшенький трубно взревел и бросился вперед. Грон оставался на месте до последней секунды, а затем присел и саданул братца кулаком в солнечное сплетение. У того что-то екнуло внутри, и он свалился на четвереньки. Грон ударил от души, но парень не отключился, как можно было бы ожидать, а лишь замер в позе табуретки, жадно, со всхлипом втягивая воздух. Грон предполагал, что, когда табунщик просил его избить своих старших, речь не шла о сильных увечьях, но что считать окончанием избиения? Поэтому он на всякий пожарный, памятуя о том, что во многих культурах побежденным считается тот, кого положили на лопатки, подскочил к скрючившемуся противнику и рывком опрокинул братца на спину. И тут его перетянули кнутом по спине. Боль была так сильна, что Грон едва не взвизгнул, но тут вновь услышал свист рассекаемого воздуха и попытался увернуться. Эта попытка не совсем удалась, однако удар был гораздо слабее, чем предыдущий. Грон развернулся и наткнулся на злорадно ухмыляющегося второго братца, вновь замахивающегося кнутом. Грон не стал дожидаться третьего удара и прыгнул к нему, одновременно нанося удар ногой с поворотом по левому уху. Второй выпустил кнут и рухнул на землю. Грон быстро повернулся к первому противнику. Тот уже очухался, но благоразумно не стал лезть на новенького. Грон поднял глаза на табунщика. Папаша созерцал эту сцену с довольным видом. Он величественно кивнул Грону:

— Хорошо. — Затем тронул коня и, подъехав вплотную, протянул руку: — Едем.

Грон запрыгнул на круп Осыпи, и табунщик взял с места в галоп. Через некоторое время Грон понял, что они скачут в тот конец долины, где он никогда не был.

Они скакали около часа, и Грон с удивлением отметил, что табунщик не жалеет коня. К тому моменту, когда табунщик позволил жеребцу перейти на шаг, Осыпь покрылся пеной и дышал шумно и тяжело. Наконец впереди показалась рощица настоящих деревьев. Листва на них уже пожухла, но еще оставалась зеленой. Над рощицей возвышалась скала, с которой в облаках белых брызг срывался небольшой водопад. Табунщик остановил коня у опушки и знаком показал в глубь рощицы:

— Иди, это там. Как выйдешь — уйдешь. — Потом развернул коня и поскакал обратно.

Грон проводил его озадаченным взглядом и повернулся к рощице. Судя по звуку, водопад падал в небольшое озерцо. По-видимому, Грона ждало какое-то очередное испытание или обряд. Может быть, здесь жила неизвестная супруга табунщика. Ибо в его жилище неожиданно встречались намеки на женскую руку вроде пучка высушенных цветов над окошком или примитивно, но искусно вылепленной из глины фигурки лошади над очагом. Грон вздохнул. Стоя здесь, дела не сделаешь. Он на всякий случай передвинул поудобнее скрытый верхней туникой кинжал, пригладил рукой волосы и двинулся вперед.

Рощица в длину была всего шагов пятьдесят, и у самой скалы действительно было небольшое озерцо. Грон подошел к обрывистому бережку и огляделся. Под раскидистым деревом с густой кроной, стоявшим немного поодаль, была разложена роскошная медвежья шкура. Рядом с ней стояла глиняная бутыль, очень похожая на те, из которых наливали вино в деревенском трактире, а также лежала засохшая лепешка и окаменевший кусок козьего сыра. Грон просто задохнулся от удивления. По меркам табунщика, это был даже не царский, а прямо-таки божественный стол. Явно готовилось что-то серьезное. Грон осторожно обошел озерцо, ища следы — он не мог себе представить, что вся эта роскошь предназначается ему одному, но ничего подозрительного не заметил. Только следы волчьих и медвежьих лап да зверья поменьше. Грон решил, что надо ждать. Он повернулся к озеру. Вода манила. Хотя она явно была очень холодной, но Грон последний раз купался недели три назад, если не считать того ливня, когда он проезжал через деревню. Он быстро разделся и с разбегу кинулся в воду. Та была еще холоднее, чем он думал. Видимо, поток начинал свой путь на ледниках и расстояние это было очень небольшим. Грон шумно крякнул и нырнул под окруженную брызгами стену падающей воды. Его закрутило, слегка протащило по дну, тучи воздушных пузырьков, захваченных водопадом, окутали тело, как наждаком сдирая застарелую грязь. Наконец он почувствовал, что легким не хватает кислорода, и мощными гребками выплыл из-под водопада. Когда он, отфыркиваясь и энергично махая руками, чтобы согреться, выбрался на берег, со стороны дерева, под которым лежала медвежья шкура, раздался смешок. Грон замер. Чей-то звонкий голос негромко позвал: